Командир Марсо - Жан Лаффит

Пораваль велел ему идти перед собой, и колонна стала медленно подниматься в гору, к вершине холма. Позади шли юный Пейроль и маленький Портос и, вспоминая своих погибших товарищей, плакали. Когда шествие приблизилось к развалинам старой мельницы, партизаны, охваченные волнением, невольно остановились. Они знали, что тела погибших товарищей были перенесены отсюда и похоронены на маленьком сельском кладбище. Тьма заволакивала очертания предметов, бывших немыми свидетелями недавнего боя: исцарапанные камни, помятые кусты, часть мельничной стены, испещренная следами пуль… Лишь ясно проступал сквозь мглу простой деревянный крест из двух перекладин, поставленный над небольшим холмиком; чья-то неизвестная рука прикрепила к нему букет цветов…

Пораваль вытер глаза и приблизился к кресту.

— Подойди сюда.

Нетвердой походкой Дюрок подошел.

— На колени!

Д'Артаньян и его товарищи встали вокруг. Пораваль суровым голосом начал:

— Жан-Себастьян Дюрок, вы виновны в смерти патриотов, павших здесь. Вы опозорили движение Сопротивления и предали французов. Эти французы были моими солдатами. Окружающие меня люди — их товарищи. Пусть они судят вас!

— Смерть! — произнес д'Артаньян.

— Смерть! — повторили все.

Дюрок не шевельнулся.

— Я утверждаю смертный приговор, — сказал Пораваль. — Кровь предателя не должна смешаться с кровью героев, поэтому приговор будет приведен в исполнение у подножья холма.

Круг людей раздвинулся. В лесу царила тишина; природа, казалось, слушала, затаив дыхание.

— А теперь проси прощения у людей и у Бога.

Только тогда, в этот последний момент, у Дюрока как будто вырвалось приглушенное рыдание…

Немногим позже, уничтожив все следы могилы предателя, группа партизан покинула поле. На горизонте уже вспыхнула утренняя заря. На холме, в чаще кустарника, проснулись первые птицы.

* * *

— Все-таки в этом ничего веселого нет, — говорит Портос. — Сегодня ты здесь, завтра — в другом месте… или вообще нигде. И подумать только, что есть люди, которым война нравится!

— Во всяком случае, не мне, — отвечает Беро. — Я предпочитаю обрабатывать свою землю.

— Да, мало кто любит войну, — говорит Парижанин. — Я всегда считал, что люди созданы не для того, чтобы убивать друг друга.

— Однако немцы…

— И среди них есть такие же люди, как мы.

Портос горячо протестует:

— Нет, нет и нет, старина! Они вечно воюют. И посмотри, что они выделывают: Орадур, а потом здесь — Мюссидан, Мулейдье… Нет, они не такие, как все.

— А наш Людвиг?

— Я не считаю Людвига немцем.

— Ты, значит, все-таки находишь среди них хороших людей, — говорит Арамис. — Но кто же он такой?

— Он — исключение.

— А немцы-бойцы третьего батальона, которые сражаются вместе с нами?

— Ладно, признаем, что все немцы — прекрасные люди, и разойдемся по домам, — сердится Портос.

— Ну чего ты злишься? — говорит Парижанин. — Конечно, сейчас надо сражаться против немцев, даже если мы не любим воевать. Но дело не в этом. Вот ты твердишь: все немцы плохие. А я лично чувствую, что такой немец, как Людвиг, мне ближе, чем француз вроде того типа из Леспинака.

— И мне тоже.

— Значит, по одной национальности человека нельзя судить — друг он или враг.

— В отношении немцев можно.

— Такие чудовища, как эсэсовцы, появились в Германии совсем не потому, что там немцы, а потому, что там пришел к власти фашизм.

— У итальянцев тоже был фашизм, а они никогда не воевали так свирепо, как немцы. Правда, итальянцы вообще плохие солдаты.

— Например, Эмилио…

— Ты мне надоел с твоими рассуждениями. Я остаюсь при своем мнении. Немцы в целом ведут себя, как звери, как бандиты, как дикари…

— Такие бандиты есть во всех армиях, ведущих захватническую войну против другого народа.

— Но в немецкой армии они еще более жестоки.

— Что же тогда, по-твоему, надо сделать? Уничтожить Германию? Это тебе никогда не удастся.

— Пусть они убираются от нас ко всем чертям!

— В этом пункте мы все согласны.

— А в другом ты меня никогда не убедишь, — заявляет Портос. — Впрочем, я и не спорю. Просто сказал, что такая жизнь меня вовсе не радует.

В сущности, сегодняшнее плохое настроение Портоса вызвано не столько спором о характере немцев, случайно разгоревшимся из-за замечания Парижанина, сколько вообще его душевным состоянием. Портос просто тоскует. И не он один.

Бойцы группы мушкетеров чувствуют некоторую усталость. Последние две недели идет бесконечная перетасовка. Только устроишься на одном месте, как нужно срочно перебираться на другое. И потом эта леспинакская трагедия… Бойцы двух групп, павшие на холме, были близкими товарищами мушкетеров. Все они принадлежали к одному отряду, ходили друг к другу в гости, вместе вечером дежурили… Сам Эмилио всегда был рядом с ними, такой деятельный, жизнерадостный и уверенный в себе, что казалось — он неуязвим для врага. А сегодня всех их уже нет в живых… Отряд пришлось пополнять. Дело чести для батальона. Из всех групп, насчитывавших свыше десяти человек, запросили добровольцев. Их набралось двадцать два. Д'Артаньян был назначен командиром переформированного отряда, которому присвоили имя Жаку, — Эмилио. Состав группы мушкетеров оставался прежним, надо было лишь назначить нового командира взамен д'Артаньяна. Выбор сначала пал на Арамиса, как на самого опытного партизана.

Однако по его настоянию и по рекомендации д'Артаньяна командиром в конце концов назначили Парижанина. Он очень хорошо проявил себя в первом боевом крещении и к тому же обладал серьезной политической подготовкой. Арамис — его ближайший помощник по кадрам. Атос ведает материальной частью. Все остальные бойцы группы тоже отвечают каждый за определенный участок. Людвиг, по вполне понятным для всех причинам, не склонен слишком много участвовать в боевых операциях; он занимается кухней и внешним благоустройством лагеря. Всячески стараясь быть полезным товарищам, он выполняет самую трудоемкую работу: носит воду, чинит одежду и обувь, чистит оружие. Он всегда чем-нибудь занят.

Но все это не может действовать успокаивающе на человека с характером Портоса. Он в мрачном настроении. Он томится больше других, и причиной тому прежде всего какая-то пустота, образовавшаяся после гибели товарищей. Нельзя сказать, что он испытывает страх. Наоборот, его удручает бездействие. После событий в Леспинаке группа мушкетеров выходила на боевое задание только один раз: в ту знаменательную ночь, когда ими руководил сам Пораваль… Ожидание становится для Портоса невыносимым. Да тут еще сегодня утром д'Артаньян предупредил: категорически запрещается отлучаться из лагеря, всем ожидать приказа… Но больше всего Портоса раздражает медленный ход военных операций в Нормандии. Несмотря на колоссальные технические ресурсы союзников, о которых сообщалось по радио, военные действия там все никак не закончатся. После высадки 6 июня каждый думал: к 14 июля союзники будут в Париже. Это было бы так чудесно! Правда, дня три-четыре назад союзники взяли Кан. Как только разнеслась эта новость, Портос тотчас же вынул свою старую, потрепанную карту Европы, которую он называет картой фронта и заботливо сохраняет в вещевом мешке. Карта испещрена какими-то знаками, не всегда понятными даже самому Портосу. Но это не так существенно. Важно то, что карта изобилует названиями городов, государства на ней показаны разными цветами, а с левой стороны имеется масштаб с нанесенными на нем делениями с точностью до пятидесяти километров. Этого Портосу достаточно, чтобы составить свое мнение.