Арабская кровь - Таня Валько

– Ну хорошо. – Парень, окинув взглядом Марысю, машет рукой, что можно ехать.

– Первые сливки – червивки, – говорит мать по-польски, обращаясь к дочери, сидящей сзади, и крепко сжимает ее вспотевшую руку.

Марыся непривычно скована, но сейчас вздыхает с облегчением.

После первого поста они достаточно спокойно преодолевают около двадцати километров.

– Эта Баська, как всегда, преувеличивала, – говорит Дорота и уже в следующую секунду понимает, что ее слова прозвучали совершенно некстати.

Едущий за ними автомобиль делает знаки включенными фарами, сигналит и спихивает их на полосу медленного движения. За ним едет кавалькада из пяти больших черных машин.

– Дипломаты или члены правительства, – угрюмо произносит Муаид.

После того как они съехали на боковую полосу, водителям уже очень тяжело вернуться на полосу быстрого движения. На дороге начинается толчея.

– Ты смотри, он в него въедет! – кричит Марыся, показывая пальцем на большой пикап, который, пробивая себе дорогу, таранит частную «короллу» перед собой. – Пихает его!

Машины стараются смять друг друга. Все вокруг трещит и скрежещет.

– Через минуту спровоцируют крушение. Разобьются, дебилы! – Муаид не выдерживает, вначале резко тормозит, а потом прибавляет газу, въезжая между двумя уже недвижимыми машинами. Мчится как бешеный по гравийной обочине, а из-под колес вылетают мелкие камешки и пыль. Резко минует растущий у дороги высохший куст, удаляясь еще больше от главной дороги.

– Святая Мария, Муаид! – Дорота одной рукой хватается за поручень над головой, а другой – за сиденье. Марыся упирается ногами в днище.

– Insz Allach, это была хорошая мысль. – Мужчина сосредоточен и не реагирует на сильный испуг женщин.

Через пару километров он видит брешь между едущим транспортом и на всей скорости влетает в нее, продираясь на полосу быстрого движения. Слышны только визг колес и гудки клаксонов.

– У нас еще два часа, – довольно усмехается он. – Sza’а Allach, нам удалось.

– Хотя бы, этим пробкам нет конца. – Дорота предпочитает не хвалить день до вечера. Перед ними стоит колонна автомобилей, которые не двигаются. – Как всегда, из четырех полос сделали семь, едут плечо к плечу. Я уже хочу отсюда выбраться. Боже, помоги нам!

– Не знал, что ты такая религиозная. – Муаид удивляется, что женщина постоянно взывает к Богу. – Раньше, кажется, не была.

– Люди меняются. Если прошла через пекло и из него вышла, так нужно кому-то за это сказать спасибо. Кроме того, мой муж из очень верующей семьи. Это никому еще не навредило, правда, Марыся?

– Ага. – Дочь, похоже, не интересуется ни тем, что происходит вокруг, ни их разговором. Она размышляет над своей судьбой, страдает от мысли, что оставила Рашида и, возможно, уже никогда его не увидит. Ей хочется плакать, но она вынуждена глотать слезы, потому что ей нельзя выказывать это грешное чувство. Она замужем. Это еще больше ее мучит, а может, то, что Хамид не позвонил, хотя наверняка у него есть сотовая связь.

Через час они доезжают до поста национальной гвардии. Здесь охраняют порядок уже отборные солдаты. Все в чистых, выглаженных мундирах. Их обувь и броня блестят, а на головах – конфедератки. Очень тщательно обыскивают каждый автомобиль, как будто надеются найти бомбу или антиправительственные брошюры. А ведь все проезжающие хотят всего лишь добраться до аэропорта и сбежать отсюда. Дорота, нервничая, покрывается испариной, Муаид глубоко вздыхает.

– Отвожу двоюродную сестру и ее мать в аэропорт, – вежливо поясняет он молодому сержанту. – У них забронированы билеты на самолет в Польшу.

– Какой? Все рейсы отменены. Тысячи людей не должны кочевать и ждать здесь неизвестно чего! Запрещены собрания и скопления людей! Нельзя! – Военный заученно повторяет слова, которые, наверное, произносит в тысячный раз.

– Они не хотят здесь жить, только улететь. Через час должен отправляться правительственный самолет в Польшу. – Муаид говорит медленно, цедя каждое слово.

– М-м-м, правительственный, говоришь? Покажите паспорта.

Дорота молниеносно вручает свой, который уже долго сжимает в руке. Другой военный протягивает ладонь к Марысе.

– Ливийский? А что ты забыла в Польше? – Он морщит лоб, напряженно думая о чем-то, потом изучает документы от корки до корки и наконец сжимает губы. – Задержитесь там, на обочине, – решает он.

– Но почему, господин полковник? – вежливо спрашивает Дорота.

– Потому что я так решил! – вопит военный. – Давай, jalla!

Они съезжают на край дороги, где стоят уже пятнадцать таких же точно подозрительных типов, как эти. Никто даже не выходит из машин, потому что боится получить пулю. Неизвестно, чего можно от них ожидать.

– Забрал документы, – шепчет Дорота.

– Все? Мое свидетельство тоже? – Испуганная Марыся наклоняется вперед.

– Все.

– И что теперь будет?

– Не знаю.

Сержант возвращается через полтора часа, после того как женщины уже увидели в небе исчезающий в облаках самолет с польским флагом на хвосте.

– Welcome home, – приветствует Рашид вернувшихся в три часа утра родственников. Он стоит на пороге дома и вовсе не выглядит расстроенным, наоборот, лицо его излучает радость. Когда же он смотрит на измученных и расстроенных женщин, то едва сдерживает радость.

– Идем спать, – говорит Дорота, медленно поднимаясь по ступенькам, и направляется в спальню. – Утром что-нибудь придумаем.

Марыся не отвечает и стыдливо смотрит в пол, размышляя над тем, как она могла дать волю эмоциям и на прощание поцеловать двоюродного брата в губы.

– Чуть свет поеду в Эз-Завию проведать мать и при случае исследовать пути к бегству, – старается реабилитироваться Рашид. – В конце концов, до границы с Тунисом только триста пятьдесят километров, может, там удастся выехать.

– Спасибо тебе, милый, – на ходу говорит Дорота слабым голосом.

Рашид добирается до Эз-Завии, которая находится в шестидесяти километрах от Триполи. Это занимает почти два часа. Уже один выезд из столицы убийственный, хотя сейчас семь утра и обычно ни один араб в эту пору не спешит выйти из дома. «Что творится? – думает парень. – Почему сегодня такое движение?» Он заглядывает в проезжающие мимо автомобили и видит в них целые семьи с веселыми детьми на задних сиденьях и с чемоданами и коробками на крышах. «Что ж, ливийцы тоже бегут, – приходит он к выводу, с грустью наблюдая за происходящим. – Кто же останется, чтобы бороться?» Он минует поселок Регату, который охраняют военные. Перед выездом стоит бронетранспортер с автоматами наверху. Ранее спокойный Джанзур, спальный район столицы. Мужчина отдыхает, усаживаясь удобнее и расправляя плечи, и довольно вздыхает, надеясь, что выбрался из самой большой толпы. По дороге уже нет никаких больших населенных пунктов, значит, у него будет возможность разогнаться на автостраде. Но движение, вместо того чтобы стать меньше, увеличивается. «Все валят в Тунис, – убеждается Рашид, – а оттуда наверняка с международного аэродрома на перекладных в Европу и другие стороны света. Это, может быть, хорошее, но скоропалительное решение». Практически каждую минуту, хоть и ненадолго, Рашида останавливают на пунктах полиции быстрого реагирования. На более долгое время на полпути в Эз-Завию его останавливает военный патруль. Тут создалась двухкилометровая пробка. Каждая машина тщательно осматривается. Некоторым даже приказывают снять с крыши чемоданы и коробки и показать их содержимое. Дети от скуки дерутся или плачут, матери на них кричат, мужчины же с неземным спокойствием курят сигарету за сигаретой.