Женские праздники - Сергей Таск

Впереди показался форт: мощная кирпичная кладка, узкие бойницы, зеленые ворота с красной звездой. Он сбавил скорость.

А нельзя без мук —

быть посему,

дай лишь сбиться в круг

стаду своему,

легче так смотреть,

как ты нож востришь,

легче встретить смерть,

когда ты велишь.

Он подъехал к форту, заглушил мотор. Хотел уже выйти из машины, когда взгляд его упал на фанерный щит, прикрепленный над воротами:

...

ШКОЛА СМЕХА

Рука его словно прилипла к ключу зажигания.

Человечек с замашками массовика-затейника вел Огородникова по внутреннему дворику, давая на ходу пояснения.

– Они и наморднички нам, ха-ха-ха, оставили… го-го-го-го-го, го-го-го, го-го-го-го, – прогундосил он в противогазе. – Узнали? Хе-хе-хе. «Песня про купца Калашникова»! – Он весь светился от собственной шутки. – А вот тоже… наша пушечка-развлекушечка… внимание… за-ря-жа-ем… пли!

Нагнетая воздух насосом, он выдул из ствола резиновую толстуху.

– Формы-то, хо-хо-хо! Наши жены – пушки заряжены! Бережем, так сказать, и умножаем.

– Так это была артиллерийская школа?

– Была, да вся вышла. А таперича – Школа Игр, Забав, Обманов и Дурачеств, сокращенно, хе-хе, ШИЗОИД. Так что добро пожаловать, э… запамятовал.

– Олег Борисович.

– Ух ты! А я – наоборот.

– Борис Олегович?

– Семен Семеныч!.. Ха, ха, ха. Артистический псевдоним – Семга!

Посреди плаца в огромной луже явно искусственного происхождения стояли два человека. Каждый старался посильней ударить или толкнуть соперника, чтобы опрокинуть его в лужу, а так как ноги у них были связаны, то это им часто удавалось. Вид у обоих был жалкий, а лица свирепы.

Третий, в галстуке-бабочке, как рефери на ринге, внимательно следил за ходом поединка.

– Индивидуальные занятия, – мимоходом бросил Семга, по всему – главная в этой школе фигура.

– Они убьют друг друга, – испугался Огородников.

– Не думаю… И-ии-эх, как он его! – У Семен Семеныча брызнули слезы, точно у коверного в манеже. – Нет… хо-хо… Это все – до первого смеха. Кто первый рассмеялся, тот одержал победу. – Неожиданно он посерьезнел. – Не над соперником, заметьте. Над собой.

– Но вы посмотрите, какие у них лица…

– Да, препотешные. На их месте я бы уже давно катался от хохота.

Они спускались в бункер по крутой гулкой лестнице. Стены были исписаны изречениями в таком духе:

...

СТРАШНЕЕ АТОМНОЙ ВОЙНЫ МОЖЕТ БЫТЬ ТОЛЬКО ЛИЦО ВАШЕЙ КРАЛИ.

ДОЛОЙ ХИМИЧЕСКОЕ ОРУЖИЕ – ХВАТИТ ОТРАВЛЯТЬ НАСТРОЕНИЕ СЕБЕ И ДРУГИМ.

Бункер оказался мрачным помещением с рядами двойных нар, игральными автоматами, кривыми зеркалами вдоль стен и чем-то вроде спортивной площадки, где в настоящую минуту взрослые люди гоняли носами спичечный коробок.

– Эй, Марадоны, – весело закричал директор. – Принимайте пополнение! Садовников, ба-аль-шой юморист… вроде вас, – хмыкнул он.

Игроки, не поднимаясь с четверенек, безучастно уставились на новенького.

– Чтой-то мы сегодня не в духах… вроде попа на постном обеде. – Семга скроил «поповскую» рожу. – Больше жизни, товарищи псисимисты!

Тяжелая железная дверь с лязгом за ним закрылась.

– Замена, – объявил судья, тоже в галстуке-бабочке. – Вместо ничем себя не проявившего Беленко в игру входит Дачников!

– Я еще засмеюсь, вот увидите, – в глазах у названного «футболиста» стояли слезы.

– За пререкания с арбитром наряд вне очереди!

Рядом с судьей стояла большая коробка, откуда он выудил наугад балетную пачку. Это и был внеочередной наряд, в который начал облачаться нарушитель, что сопровождалось здоровой реакцией судьи.

Огородников пребывал в растерянности.

– На колени… ну… – зашептал ему пожилой мужчина с апоплексическим цветом лица. – Кривцов, Глеб Михайлович, – так же шепотом представился он, когда Огородников вошел в игру. – Здесь не спорят… в ваших интересах, если надеетесь выйти на свободу.

– Надеюсь? Вы шутите? – у Огородникова вдруг пропал голос.

– Здесь они шутят. А вы или смеетесь над их шутками, или… – Кривцов неопределенно мотнул головой.

– Но я сюда сам… – задохнулся Огородников. – Через два дня я отсюда… это же…

– Да, школа. И заканчивают ее только отличники.

– Кривцов! – выкрикнул судья. – С таким носом, ха-ха-ха, мог бы сыграть и поактивнее. Ну-ка, мальчики, встряхнулись! Веселее, молодежь, ну! Как у тещи на поминках!

Возня со спичечным коробком продолжилась.

Ночью Огородников проснулся от крика. При слабом свете дежурной лампы он увидел со своего второго яруса, как кто-то лупит босой ступней по нарам, пытаясь загасить горящий фитиль, привязанный спавшему между пальцев. В ход пошло одеяло, однако прибить пламя все никак не удавалось. Несчастный соскочил на пол и устроил в проходе танец подбитой цапли. И тут раздался смех. Один из свидетелей этой сцены, худющий парень в одних трусах, заливался, хлопая себя по голым ляжкам. Смех его был настолько безумен, что Огородников натянул на голову одеяло. – Ай, Витюша, – похвалила его ночная дежурная. – Ай, молодец. Ну, одевайся, дружочек, будем выписываться. Будем выписываться, Витюша?

В самое пекло бегали в мешках по внутреннему дворику. Бегали в затылок другу другу, и если кто-то падал, на него валились задние. В этом, собственно, состоял замысел устроителей: устроить кучу малу, развеселить участников. Вот и песню под это дело завели подходящую: «С голубого ручейка начинается река, ну а дружба начинается с улыбки!»

Но до настоящего веселья было еще далеко. Лица бегущих заливал пот, ноги подкашивались, и каждый, скорее всего, думал об одном: не упасть, потому что вставать было с каждым разом все трудней.

Сегодня с ними занимался сам директор. Семга стоял в круге и подгонял их, как цирковых лошадей, ударами бича. Одет он был в генеральский мундир. Тоже «для смеху».

На концерте художественной самодеятельности обычно присутствовал весь персонал школы. По странной, неизвестно кем заведенной традиции, большинство номеров несло на себе печать мрачноватого юмора.

Одна сценка сменяла другую.

– Сэр, вы любите детей? – спрашивает человек своего соседа за столом.

– Вареных или жареных, сэр?

Персонал школы, включая Семен Семеныча, в восторге. Чего не скажешь об актерах, хотя им смеяться вроде как не положено.

Огородников старательно корчил рожи перед кривым зеркалом во всю стену. Справа и слева занимались тем же товарищи по несчастью. Их заставляли это проделывать два раза в день, утром и вечером. Все равно что чистить зубы. Процедура сопровождалась лекцией о пользе смеха.

– Что такое чувство юмора? Это когда жизнь дает тебе прикурить, а ты ей говоришь: «Спасибо, я не курящий». Она тебя – по мозгам, а ты ей: «Мерси, но там пусто». Броня, как у бегемота. Как у немецкого танка «Леопард». Посадили на кол? Щекотно! Носом в лужу? Буль-бульшущее спасибо, давно так не смеялся. А перед тем как сыграть в ящик, самолично произвести замеры, поторговаться насчет кремлевской стены и в последний момент слинять в Ялту, до востребования. А иначе хана. Иначе «поют все», но уже без нас. Беленко, разве вы уже отпелись? Или, по-вашему, с такой рожей можно уже ничего не корчить? Но тогда почему я не слышу гомерического смеха? Или вы не тянете на Гомера?..