Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага. 1942-1948 - Генрих фон Айнзидель

Армия отвергла предложение советской стороны о капитуляции, что было записано в ежедневном приказе по армии примерно так:

«Все мы знаем, что нам грозит, если армия прекратит сопротивление. Большинство из нас ждет смерть — либо от пули, либо от голода и холода, либо страдание и бесчестье плена. Для нас остался только один путь: бороться до последнего патрона».

Этот приказ по армии стал причиной жесточайшей критики в адрес Паулюса со стороны членов Национального комитета. Они обвиняли его в том, что сам он избежал указанной в последнем пункте участи, предоставив право своим солдатам сложить оружие только после того, как вражеские пули, холод и голод успели выкосить сотни тысяч, а оставшиеся лишились последней воли к сопротивлению перед выпавшими им в плену лишениями. Паулюс защищал свою позицию, заявив, что ничего не знал о том приказе. Многие считали вероятным, что «лживый Артур» подготовил его за спиной командующего. Предпочли ли Паулюс и остальные генералы ускользнуть от смерти на поле боя, из трусости решив, что судьба капитана тонущего корабля не для них? Неоспоримая храбрость, которую каждый из них лично, как и весь офицерский корпус в целом, продемонстрировал на двух войнах, свидетельствует против этого предположения. Возможно, их позицию можно охарактеризовать словами одного из «сталинградских» генералов в последние дни окружения: «Я отказываюсь пустить себе пулю в голову ради этого мерзавца Гитлера». Это заявление противоречит мнениям тех 300 тысяч, которые пожертвовали жизнями именно ради этого мерзавца. А может быть, генералы просто не знали настоящей цены своему фюреру до того, пока он просто предал их и их армию.

В разговоре, который состоялся летом 1945 года, Паулюса критиковали и за то, что он принял решение сдаться, вопреки воле Гитлера и собственному приказу. Это было бы оправданным, если бы он принял решение в дальнейшем бросить весь свой авторитет на чашу борьбы против Гитлера.

— Было не просто совпадением то, что фельдмаршал фон Вицлебен и его товарищи были удавлены на виселицах гитлеровских палачей именно в тот день, когда вы впервые открыто выступили против Гитлера, — заявил ему молодой офицер. — Если бы вы принимали участие в деятельности Национального комитета еще в прошлом году, возможно, вы помогли бы участникам событий 20 июля победить.

Паулюс отказался это признать. Он ответил, что не действовал ни слишком поздно, ни слишком рано. Даже если теперь была причина сомневаться в том, что какое-либо его действие могло бы повлиять на развитие событий, то все это было бы слишком большим преувеличением. Тем самым он нашел себе оправдание за свои колебания в изысканных дипломатических комплиментах, которые высказали в его адрес Пик и Вайнерт во время августовских дней 1944 года, когда они попытались перетянуть его на свою сторону. Сильнейшая нервная судорога выдала то волнение, которое он испытывал, когда ссылался на пустые комплименты от людей, с которыми он так долго отказывался даже сидеть за одним столом.

Через несколько недель после прибытия Паулюса в Лунево коммунисты и русские совершили еще несколько настойчивых попыток привлечь его на свою сторону, прибегнув к посредничеству Хомана и Винценца Мюллера. Эти двое явно не уступали Паулюсу в интеллекте, но превосходили его в волевых качествах. В конце концов им удалось убедить фельдмаршала открыть все то, что ему было известно о подготовке кампании в России, в которой он, будучи генерал-квартирмейстером, принимал самое активное участие. Это был самый болезненный удар по авторитету Гитлера, который сумел нанести Паулюс, так как до этого времени многие в Германии продолжали верить утверждениям о превентивной войне против Советского Союза.

Теперь, когда было слишком поздно, он, правда, под значительным давлением изложил в письменном виде все, что знал. Эта работа, как вскоре всем нам пришлось узнать, была проделана в рамках подготовки обвинения, а также выступления самого Паулюса в качестве свидетеля на Нюрнбергском судебном процессе. В течение зимы главный обвинитель с советской стороны генерал Руденко приезжал в здание комитета, чтобы осведомиться о том, как продвигается работа. Сюда же привезли и генерала Бушенхагена. Именно благодаря его свидетельствам судебный процесс над военными преступниками в Финляндии совершил сенсационный поворот, обрушив обвинения на бывших финских товарищей генерала. Позже Бушенхаген также выступал в качестве свидетеля на суде в Нюрнберге. Участник Олимпийских игр, спортсмен-конник фон Вангенхейм, попавший в плен будучи офицером штаба одной из дивизий группы армий «Центр», тоже выступал на том процессе. Поскольку ему довелось служить помощником военного атташе в Анкаре, русские на сотнях допросов, то с помощью шоколада и сигарет, то угрозами и обещаниями, пытались добиться от него показаний на фон Папена. Однако, судя по результатам процесса, эти попытки не увенчались успехом.

Однажды, когда Винценц Мюллер «обрабатывал» Паулюса, я случайно оказался рядом со зданием комитета, скрытым в снегу и деревьях. В тот день я пытался отчистить снегом свой мундир. Вдруг из одной из дверей, ведущих в кабинеты русских, вышел Мюллер. Подобно волку, он стал озираться вправо и влево, но меня не заметил. Потом он быстро через другую дверь скользнул обратно в дом. Мне было непонятно поведение генерала. При двадцатиградусном морозе никто не станет без верхней одежды покидать свое жилье только для того, чтобы сразу же вернуться туда через другую дверь. К тому же он мог бы попасть к себе домой прямо от русских, не выходя наружу за дверь. Совершенно случайно я упомянул этот случай в разговоре со своим товарищем, и его разъяснения очень меня позабавили.

— Очевидно, Мюллер сошел с ума, — предположил я, но мой собеседник тут же вразумил меня.

— Ты что, ослеп? — удивленно воскликнул он. — С тех пор как он начал работать с Паулюсом, Мюллер уже несколько дней как перестал с нами есть.

— И что это значит?

— Когда он стал работать с Паулюсом, ему сразу же начали выдавать особый паек. Поэтому Мюллер тут же разлюбил капусту и кашу. Он сам рассказал нам, как попытался отказаться, но русские уговорили его: «Ешьте, генерал, не обижайте нас. Вы решаете большую политическую задачу». Поэтому конечно же он не хочет, чтобы его слишком часто видели выходящим из кабинетов русских.

Пусть Мюллера и наградили бутербродами с икрой, он был не единственным человеком, которого можно обвинить в оказании давления на Паулюса, что часто доводило фельдмаршала до слез. Все это было частью системы. Русские не отказывались от метода совращения людей даже в тех случаях, когда можно было обойтись без этого. Невозможно понять, зачем им это было нужно. Они должны были знать, что если собираются отправить кого-то из нас домой, то эта связь между обвинениями в Нюрнберге и бутербродами с икрой непременно откроется. Но их, очевидно, все это ничуть не волновало. Похоже, все они действительно были убеждены в том, что «идеологической надстройкой» управляет «материальный базис».

Теперь, после того как я рассказал об этом, мне следует поделиться и своим собственным опытом в данной области. Когда я лежал в обледенелых больничных бараках госпиталя в Красногорске, отощавший до состояния скелета, дошедший до крайней степени изнурения приступами лихорадки, однажды в палате появился советский офицер, который принес мне немного хлеба со свиным жиром. Он сказал, что сумел добыть это для меня в Москве по просьбе главного врача-женщины. Он приезжал несколько раз, и его дары, которые в нормальных условиях могли бы показаться до смешного скромными, безусловно, помогли мне справиться с болезнью и вылечиться. Я был бесконечно благодарен женщине-док-тору. И только через несколько недель, когда я узнал, что офицер, привозивший мне еду, был комиссаром по фамилии Штерн, я стал сомневаться в том, что его помощь мне была в самом деле бескорыстной.