Долгое молчание - Этьен ван Херден

— Будьте осторожны, чтобы не утонуть слишком глубоко в прошлом, о котором вы ничего не знаете, мисс Фридландер. — Генерал потер нос, сообразил, что слуги по-прежнему тут, молча работают. Они могут подслушать нас, подумал он. Вечером в Эденвилле опять начнут молоть языками, а к утру все разнесут по городу. — Старики остаются в прошлом. А ваша жизнь еще впереди.

Инджи усмехнулась, откинула назад волосы и вздернула носик; носик, напоминавший ему римских солдат. Маленький Цезарь, подумал он против воли, только плохо выбирает себе битвы и ничего не знает об оружии и тактике.

Внезапно он навис над ней.

— Не смейте водить его дальше муниципальных границ, — прошипел генерал, развернулся и пошел в свою комнату, оставив Инджи в изумлении от его горячности. Он захлопнул дверь и уселся в кресло перед приемником, посреди карт. Он слышал, как Александр скребется под дверью. И воспоминание вцепилось в него, как ледяная рука в спину: эхо этой же фразы, «не смейте вывозить его дальше муниципальных границ», в другой эпохе, давным-давно.

Боже, думал генерал, сколько всего может случиться в одной жизни, и одна жизнь может вовлечь в себя так много других: ночь черной повозки, Меерласт Берг, прикручивающий деревянную ногу, выкрашенную в черный цвет, специально для ночных заданий, опустошенный Рыжебородый Писториус и чернокожий фельдкорнет Молой, который спорил со мной, генералом Тальяардом, и его пятнадцать человек, прибывших сюда после того, как атаковали британский блокгауз в стороне Промывки. Это было в декабре, вскоре после смены века.

— Не смейте вывозить его дальше муниципальных границ, — снова услышал он голос Писториуса, как удар хлыста, увидел людей, прошедших весь этот путь с Писториусом и больше уже ничего не хотевших, посмотрел на черную повозку, запряженную быками, и тотчас же узнал ее по легендам, добравшимся до этих мест много месяцев назад.

Это не может быть правдой: генерал помнил, что именно так он и отреагировал. Но вот она, стоит здесь; эта повозка действительно существовала. Мы выбросили ее из головы, решили, что это небылица, но она тут, повозка, брюхо которой набито золотыми монетами, и ее охраняют семеро потрепанных, измученных мужчин с пальцами, подрагивающими на спусковых крючках маузеров и с ногами, искривленными за год, проведенный в седлах.

— Что случилось? — прошептал генерал в микрофон передатчика, и люди по всей стране склонились над своими приемниками — и в пустынях на севере, и в виноградниках на юге, на обдуваемом ветрами алмазном побережье, в бушвельде у границы, в обширных дюнах на восточном берегу. «Что случилось?» — пророкотал в атмосферных волнах шепот генерала. Голос призрака, передернулись нервно слушатели; голос из смутного прошлого.

Генерал покачал головой, словно пытаясь обрести ясность. Приемник шипел, как ветер над равнинами. Как ветер, свистевший в ушах, когда ты галопом мчался сквозь ночь, молясь, чтобы твой конь не попал копытом в нору муравьеда. Ты мчался вперед, и жалящие пули жужжали мимо уха, как шершни, а ты ждал, что вот-вот по твоему телу потечет влага, ждал боли, ждал раны. Ветер окутывал тебя, как кусок ткани, как простыня при лихорадке; ты укрывался ветром.

Глаза генерала скользнули но картам, отображавшим битвы при Блоуберг-странд, по аккуратно начерченным колоннам, стрелявшим друг в друга; и битву на Кровавой Реке, когда вода стала красной от крови зулусов. Он посмотрел на ружья, висевшие на стенах, на саблю и патронташи, и вдруг смахнул со стола компасы и карты, и карты покатились по полу, как испуганные сороконожки, а он рывком распахнул дверь и вышел наружу.

— Матушка! — взревел он.

Ей снился ангел. Когда она робко вышла из комнаты, генерал зарычал:

— Отныне твой отец будет сидеть за столом и есть с нами, как цивилизованный человек. И ты сама будешь вытаскивать его из берлоги, чтобы привести к столу. И смотри, чтобы он мог унюхать, что это ты: брызгайся своими итальянскими духами. Если он решит, будто это я, он обделает штаны.

11

Бабуля Сиела Педи оставалась на заднем плане, когда жители Эденвилля устраивали чаепитие для Летти Писториус и младенца Джонти Джека после их возвращения из Англии. Летти уже потопала ногами в полицейском участке из-за безразличия констеблей к исчезновению Испарившегося Карела, кроме того, под строгим надзором своего брата, адвоката Писториуса, и по настоянию отца, она забрала все необходимое из дома, в котором жила с Карелом. Окна и двери забили досками, и Летти, поначалу остановившаяся у родителей, наконец-то переехала в маленький домик рядом с конторой адвокатов Писториусов. Здесь она и окончит свои дни, а Йерсоненд жил своей неизменной жизнью, пока она заглядывала в почтовый ящик в надежде на письмо от исчезнувшего Карела, а острая тоска всех этих лет все глубже оседала у нее в глазах.

Бабуля Сиела держалась в стороне, но она слышала, что уже куплены воздушные шары и испечены торты, а женщины Эденвилля хотят, чтобы «мисс Летти» снова почувствовала себя дома. Зачем этот неожиданный поступок? — пыталась понять Бабуля. Они что, пытаются доказать что-то белым? Или пытаются сказать, что Большой Карел всегда принадлежал им, хотя никогда с этим не соглашался? Или хотят после Кровавого Дерева продемонстрировать, что уважают людей, бывших к ним добрыми и внимательными в прошлом?

Каковы бы ни были их побуждения, но Бабуля Сиела Педи осталась в тот день дома, а после слышала, что за главным столом сидела бледная, молчаливая женщина, что младенец корчился от боли в животике и высасывал скорбь из груди своей матери. Она слышала, что адвокат Писториус пытался отменить чаепитие. Он определенно считал это неподобающим — такой праздник среди цветных для белой женщины, да еще так быстро после смерти мужа.

— С какой целью? — спрашивал он у себя в конторе, а уборщицы услышали это и разнесли его слова по Эденвиллю. А Рыжебородый, старый фельдкорнет, теперь искривленный и согнутый пополам своей собственной непреклонностью, тоже, видимо, был против чаепития. Но что тут поделаешь? Летти всегда шла наперекор Писториусам; она всегда была упрямой и трудной, когда дело касалось вещей, которые Писториусы считали правильными и хорошими.

Вот о чем шептались в конторе адвоката Писториуса.

Бабуля Сиела Педи ходила окольными путями, как она это называла, то есть самыми дальними, окраинными улицами Йерсоненда. Там она и ходила, пока вверх взвивались воздушные шары, а жители Эденвилля пели Летти: «Господь, благослови ее», а потом все накинулись на сладкие плетеные булочки и фруктовые пирожные. Женщины надели свои шляпки для церкви; мужчины — потрепанные черные костюмы с заштопанными дырками. Летти сражалась с ребенком; она все надеялась, что Карел в любой момент появится в дверях зала. Ей то и дело приходилось украдкой смахивать слезы и снова обращать внимание на окружающих.

И, конечно же, это был скандал. Женщина уезжает из-за семейных неурядиц, возвращается с ребенком, а ее муж в тот самый миг исчезает! Некоторым образом эта история плохо отразилась и на Писториусах. Хотя они никогда не одобряли Карела, но все же несправедливо, что он отверг любовь женщины из Писториусов. Да еще этот младенец с коликами и дурацким именем. Давно уже, шептались в Йерсоненде, женщина так не позорилась.