Трудно быть другом - Виктор Штанько

– Это само собой. К вашему сведению, я постоянно ухаживаю за своими волосами. Не то что некоторые, кто моет их раз в месяц. Но это всё мелочи и совсем не то. Спорим, не угадаешь! На сто рублей! А?! Нет, на все двести!

– Ха! Ишь чего захотела. Тоже мне лохотронщица. Стоп! Ты позвонила подружке Тане!

– Тепло… Почти горячо, но еще не очень…

– Обзвонила девчонок по центру! Посплетничала.

– Ха-ха! Очень мелко плаваете! Ладно, сегодня я очень добренькая и потому прощаю вам, сударь, вашу недогадливость. Даже Апельсин трясет усами, сожалея, как вы беспомощны и недогадливы. Я позвонила нашей мамочке!

– Так это само собой – я сразу подумал!

– Поздно! Вы большой тугодум, синьор Помидор! Да, позвонила мамочке и разговаривала с ней. И мне показалось, что голос у нее не совсем такой… Услышала в ее голосе минор. И поехала к ней!

– Ну ты даешь! Мы же договорились на завтра!

– «Договорились»! Я же слышала ее голос, понял! И сразу поехала. Но не одна. Ну… угадай – с кем?! Раз… два… три… Еще на двести баксов могу разорить! Ой, ну совсем мозги не варят! – Она закружилась вокруг Дениса, принюхиваясь. – Как же от тебя несет какой-то плесенью! Кислятиной! Фу-у-у! Надо отмываться. Так с кем же я могла отправиться в такое путешествие? Молчишь, несчастный! С нашим… Ну?.. Раз, два… Апельсином! Повязала ему на шею свой любимый голубой бант, посадила в сумку – и полный вперед! Allegro! Prestissimo!!! – Маша вонзила в воздух свой маленький кулачок и потрясла им, как заправский дирижер. – Мигом доехали!

– Ну дела-а… – только и смог выдавить из себя Денис.

– Видел бы ты, как мамулечка обрадовалась, когда мы прилетели к ней! А как обрадовалась Апельсину! Ты даже представить не можешь! Все в палате так смеялись, так смеялись, когда я его вытащила… А ему – чихать!

Он сразу к мамочке прыгнул на грудь, стал тереться головой о ее щеку и так замурлыкал, так замурлыкал! Прямо на всю палату! Это было что-то бесподобное!.. Мамочка улыбается, а у самой слезы… И у других… Но это были хорошие слезы, Дэн! Счастливые! Теперь все болячки у нашей мамулечки исчезнут! И мамулечку очень скоро выпишут из больницы! Да-да! И будем опять все вместе! Ведь так?

– Конечно, так… Мышонок, ты… ты просто супер!

– Ха-ха! Я всегда супер, только некоторые не замечают.

– Да вы что? Я потрясен, сударыня!

– Ладно, мы еще раз тебя прощаем. Кстати, звонил Алеша-Музыка и поздравил, что хорошо выступила на конкурсе. Он всё обо всех знает! Тебе горячий привет. Ждет не дождется, когда вернется в центр и ты придешь к нему в гости с яблоками.

– Где он сейчас?

– В Праге. Там какой-то очень большой фестиваль. «Я, – говорит, – опять влип». Такой смешной!

– Алеша-Музыка – гениальный пианист, Мышонок!

– Это все знают, Дениска. И потому его возят по фестивалям. «А мне, – говорит, – хочется спокойно поработать. У меня, – говорит, – такие планы, такие планы!..» Я просто преклоняюсь перед ним. Честно! Ладно, всё! Мы и так много потратили времени на разговоры, а мне еще надо поработать… Скажи: «Пошла вон! Мотай работать!»

– Сударыня, на ужин изволите откушать омлет?

– Если вас, сударь, это не затруднит! – кивнула Маша, исчезая в своей комнате.

– А ты что уставился? – Денис потряс кулаком коту, застывшему на стуле с брезгливым выражением на усатой морде. – Тоже хорош! Бант ему нацепили! Ишь мордастый!.. Ну, ладно, ладно, и мы что-нибудь такое изобразим, что все закачаетесь. Ваш Дэн не так прост. А пока вперед, мыться! Кой-кому из благородных запашок помойки не ндравится, раздражает, видите ли!

Вышел из ванной новорожденным. Переоделся. Рубашку и джинсы бросил на стул, а ремень аккуратно повесил на спинку.

Особенно он любит смотреть на этот ремень, ложась спать. Поблескивают в полумраке стальные пластинки – небольшие квадраты и кругляши, на них выбиты гербы многих российских городов бывших республик СССР. Древний ремень! Если в него уткнуться носом, то почувствуешь запах пота, впитавшегося в кожу. Хозяин ремня прошел через многое. Воевал в Чечне – попадал под обстрелы, ходил в атаку.

Совсем случайно достался Денису этот ремень. Рулил на «шумахере» с пачкой писем за спиной и увидел старика. Тот стоял, облокотившись на стену, и прижимал руки к груди.

Затормозил: не пьяный – этих он сразу определяет. Лицо белое, как бумага. Пот градом катится по лицу.

– «Скорую» надо мне… Сердце, браток… Вызывай «Скорую»…

– Куда вызывать? Какая это улица?

– Это Пролетарская… Я не живу здесь… Я просто шел…

Денис вызвал по мобильнику «Скорую». Там сначала не могли понять, куда выезжать, к кому, зачем. Объяснил. Приехали минут через семь-восемь. Сразу старичка на носилки – и в машину. Денис только успел спросить, в какую больницу увозят.

На следующий день он решил заехать в больницу, узнать, как себя чувствует тот старичок. Фамилию не запомнил, но в приемном отделении сразу сказали, что знают про вчерашнее утро, когда прямо с улицы привезли больного. В реанимацию положили. Фамилия его Калмыков. Туда не пустили, конечно. Через пару дней снова зашел. Калмыкова уже перевели в кардиологию.

Мужчина узнал Дениса, едва тот заглянул в палату, обрадовался. Тогда они и познакомились.

Калмыков Борис Борисович оказался совсем не старичком, как показалось Денису. Седая голова – это после Чечни. Там был серьезно ранен. Подлечился и стал служить в МЧС, выезжал в разные горячие точки в России и за ее пределами, вытаскивал людей из-под обломков рухнувших домов после землетрясений и взрывов в результате терактов. Но наступил и его сердцу предел: дало сбой.

Несколько раз навещал Денис своего нового знакомого. Пришел и перед самой выпиской Калмыкова из больницы.

– Хочу подарить тебе кое-что… – Борис Борисович достал из тумбочки широкий кожаный ремень, покрытый красивыми стальными пластинками. – Мне его подарил полковник. Видишь царапину – след от штыка. Эта пластинка спасла полковнику жизнь. А вот выбоина – след от пули. Почти в упор стреляли. Тогда уже мне помог этот ремень. Теперь ты носи его.

С тех пор Денис не расстается с ремнем. На джинсах он сидит как родной. Сразу приладил к нему мобильник. В школе ни у кого нет такого знаменитого ремня. Пацаны каждую пластиночку общупали, осмотрели со всех сторон.

Из кармана рубашки выпали какие-то исписанные торопливым почерком листки. Дэн, ты стареешь – склероз! Их Таня тебе сунула, когда прощалась.

Читал и не верил своим глазам.

…

…