Старшая сестра - Надежда Степановна Толмачева

видом продолжая собирать спички.

Говоров вскипел:

— Да брось ты эти проклятые спячки. Что они тебе дались?

— Сейчас… сейчас… — задыхаясь, пролепетала Нина Семеновна.

Наконец, закончив, утомленная, но довольная, жена подошла к Максиму Андреевичу.

— Устала! А знаешь, для чего я мучила себя? — Она провела мизинчиком по складочке между бровей мужа. — Сердимся? Но ведь ты тоже хочешь, чтобы у меня сохранилась фигура. А я начала полнеть. Вот так склоняться и расклоняться способствует сохранению талии. Жир отлагается равномерно и…

Максим Андреевич повернулся и вышел из квартиры. Через минуту он стоял уже в передней, протягивая жене лопату:

— Пожалуйста, держи! Помню, ты собиралась разбить клумбы в палисаднике. Вскопай землю — там нужно склоняться и расклоняться, не говоря уже о полезности труда. И на воздухе. Прошу!

Нина Семеновна заморгала глазами:

— Ах, вот как! А для чего у нас Анюта?

Вскинув голову, она с достоинством прошла в столовую, полулегла на диван.

— Не игнорируй меня, Максим.

— «Не третируй», ты хотела сказать.

— Вот именно! Анюта! — громко крикнула Нина Семеновна и, вызывающе глядя на мужа, приказала: — Налей мне из графина стакан воды!

— Ну и дура, черт возьми! — Максим Андреевич поднялся. Столкнувшись в дверях со спешившей и готовой услужить хозяйке Анютой, еще больше обозлился:

— Анюта! Почеши пятки барыне!

Но окончательно «довел» Говорова в этот день Андрейка.

Только он успел еле-еле забыться в своем крошечном кабинете, как услышал звонкий голосишко сына.

— Анюта! Надень на меня галоши…

«Ах ты попугай эдакий! Уже усвоил маменькину манеру».

— Андрюша! Иди сюда.

Вбежал Андрейка в незастегнутой курточке, бросился было к отцу, но, заметив суровость на его лице, остановился.

— Почему курточка у тебя не застегнута?

— Анюта не застегнула и галоши не надевает… — начал жаловаться мальчуган.

— Вот как! Сколько тебе лет, морской капитан?

— Семь!

— Запомни: для себя с сегодняшнего дня будешь делать все сам. Просят других делать только одни лентяи, а раньше такими были бары, причем самые глупые. Очень попрошу тебя, почисти себе ботинки, надень галоши. И потом, хочешь помочь тете Маше?

— Хочу.

— Она сейчас сажает у себя в огороде лук… Интересно. Наполовину луковку всунет в землю, и все. А там через несколько дней у этого лука такие зеленые усищи вырастут.

Андрейка засмеялся. На его пухлом подбородке, как и у отца, показалась круглая ямка.

— Здорово!

— Очень здорово. Беги помогай.

Из другой комнаты раздался плаксивый голос Нины Семеновны.

— Этого еще не хватало — эксплуатировать ребенка на взрослом труде!

— А ну, Максимыч, мчись! — крикнул Говоров.

Андрейка от «Максимыча» восторженно заверещал и стрелой помчался к двери, крикнув:

— Ботинки потом почищу, ладно?

2

— Рада-рада, что не забываешь сестру, — говорила Мария Андреевна, встречая брата. — Давай сюда шарф-то. Нечего в карман его совать — помнешь. Сколько тебя учила… Вот здесь на полочке вместе с фуражкой он будет.

— Ладно, Маша… Степана Петровича нет?

— Нет. Не терпится — на рыбалку ушел. Жалеть будет, узнав, что ты приходил… Ну, садись, садись. Здоров ли? Как дела-то? Приехал из Ленинграда, оглянуться не успели — уже в трест укатил.

— Вызвали… — Максим Андреевич прошелся по комнатке. Под невысокими потолками дома Шатровых он казался себе громоздким. Сел за стол, задумался, не сразу заметил, как сестра поставила перед ним сахар, чайный стакан. Чувствуя недоброе, Мария Андреевна суетилась пуще прежнего, неестественно оживленно говорила:

— Клюквенным вареньем тебя угощу… — Она убежала за кухонную перегородку. Появилась оттуда с вазочкой и с двумя розетками.

— Маша, — сказал глухо Говоров, не глядя на сестру. — Может случиться так, что я уеду из Соколовки и надолго…

Розетки в руке Марии Андреевны тихонько звякнули.

— В Крым или… на Север куда-нибудь тебя направляют? — спросила она робко, уже все понимая.

Говоров улыбнулся:

— Ты прекрасно знаешь — никто не направляет. Отпрошусь сам. Если это случится, а видимо, случится, ты, Маша… — Он встал из-за стола, взял из ее рук розетки, вазочку, поставил на стол, — пообещай мне смотреть за Андрейкой… и воспитывать его так же, как меня когда-то… А потом я его заберу с собой. Обязательно!

Она, неслышно всхлипнув, прижалась к плечу брата.

— Что спрашивать-то? Что ты, что Андрейка — для меня одно.

Затихла, ожидая, не скажет ли чего он. Но он молчал.

— Такой… большой, умный ты у меня, а ошибся. Как же так?

«…А вот так. Не разглядел. Да и попробуй разгляди, узнай, как будет дальше».

Пронеслась в памяти и исчезла полузабытая картина. В Минске, у приятеля, — вечеринка. Говорова поздравляют с «вступлением в жизнь». Он шутливо прижимает руку к груди, где в кармане пиджака чувствуются твердые корочки диплома, раскланивается и обещает друзьям доблестно трудиться… На балконе особенно силен запах акаций. Девушка в голубом платье тянет руку к ветке и, застенчиво улыбаясь, вдевает цветок акации в петлицу пиджака Говорова. Она завидует ему: он инженер, а ей после десятилетки не пришлось учиться. Нина чистосердечно призналась: «Я не знала, куда мне идти, кем быть. Очень глупо, а мама с папой сказали: годик подумай. Не спеши. А я уже третий год думаю, работаю сейчас».

«Она наивная, милая. И красивая, и простая. Я найду ей в жизни цель. Нам будет хорошо вместе», — сразу тогда решил Говоров.

Но было ли хорошо?

И вдруг ему захотелось увидеть ту, другую. На один миг. Он поднялся.

Когда брат надел пальто, Мария Андреевна подошла к нему, поправила воротник.

— А Дружинина как? — спросила она почти шепотом. — Ведь она женщина, мать. Ей труднее, чем тебе. Вот что, брат, я очень прошу — не мешай Лизе. Пусть она все сама решит.

Подбородок Говорова дрогнул. Он пристально посмотрел на сестру и, обняв ее, шепнул:

— Конечно, мешать не буду. Эх ты, трусиха моя!

…Дома на письменном столе Лизы стоял первый весенний букет: подснежник, две ветки вербы с шелковистыми барашками, только что вылупившимися из лаковой кожицы, и несколько светло-желтых цветков мать-мачехи. Осторожно расправляя помятый лепесток подснежника, Лиза взглянула в окно и… схватилась за косяк.

К их дому поспешно шел Максим Андреевич.

«Приехал!.. Идет сюда!»

Что было сильнее — радость или страх — Лиза не поняла, не успела разобраться. В дверь постучали.

— Я пришел только взглянуть на вас…

«Сделать бы один шаг… один… И припасть к нему!» Лиза видела в глазах Говорова то же невысказанное желание. Но она стояла молчаливая и растерянная.

— Ну, вот, и взглянул. Хорошо…

Он круто повернулся и ушел, не попрощавшись.

3

«…Будете ли думать обо мне?..» — Голос Максима Андреевича слышится в порывах раннего весеннего ветра.

«…Иногда? Немножко?» — голос слышится и в шорохе ветвей с набухавшими смолистыми почками.

Снег еще совсем глубокий. А