Затишье перед бурей - Александр Михайловский

И тут я вдруг, неожиданно для самого себя, сказал:

– Сэм, если ты не против, я расскажу тебе свою историю.

– Давай, Джим, может быть, тебе после этого станет легче, – ответил Сэм.

– Родился я в городе Ричмонд, что в штате Вирджиния, – начал я свой рассказ. – Мой отец, Александр Стюарт, родился в Глазго, но предки его происходили из шотландского Аппина. Он был одним из многочисленных Стюартов, чьи предки были в свое время согнаны со своих земель англичанами. Моя мать, Катриона О’Нил, родилась в Бостоне, куда первоначально прибыл и мой дед с семьей. Мой дед, в честь которого меня назвали Джеймсом, был весьма искусным кузнецом и неплохо зарабатывал. Но все его деньги уходили на образование моих отца и его братьев. Обе моих тети тоже получили весьма неплохое для девушек образование, и обе уже давно замужем. Одна из них стала супругой старшего брата моей матери, Алана. Получив инженерное образование, отец попросил руки моей матери, но ее семья была против, считая это мезальянсом. Интересно то, что и семья моего отца считала точно так же. Папа с мамой тайно обвенчались и однажды ночью сбежали в Вирджинию, подальше от родни. Отец нашел работу на Восточно-Теннессийской и Вирджинской железной дороге. Там я и родился в 1846 году. Потом отцу предложили работу ведущего инженера в Эйкене, на Южно-Каролинской железной дороге. И с четырех лет я жил в Южной Каролине. В конце 1861 года к нам в городок приехали рекрутеры для новой армии Южной Каролины. И мы с моим лучшим другом Джоном Эрскайном, который был на год старше меня, соврав, что нам уже по восемнадцать, попытались записаться в армию. Но соседи рассказали все отцу, и тот пришел и увел нас оттуда за уши. Но нас было не остановить – почему это другие воевали, а мы нет?

Мы с Джоном на скопленные нами деньги уехали через Вирджинию и Теннесси в Новый Орлеан, куда к тому времени переселились тетя Айлин и дядя Алан. Впрочем, до их дома мы так и не добрались – полагаю, это было к лучшему. Вряд ли бы дядя Алан поверил в то, что меня родители отпустили одного в Новый Орлеан. Прямо на привокзальной площади проводилась запись добровольцев. И здесь, в отличие от Эйкена, нам поверили. Более того, нас проэкзаменовали по математике, которая всегда была моим коньком, и определили в Первую батарею Конфедерации под начальством Оливера Джона Семмса, под началом которого я и служил практически всю войну, кроме того времени, когда я был ранен или находился в плену. Я довольно быстро дослужился до лейтенанта, а мой друг Джон был одним из ездовых. Я участвовал как в захвате «Дианы», так и в ее героическом боевом пути. При Байу Теш, прикрывая отход наших соединений, мы попали в плен. Капитану Семмсу и многим другим удалось бежать с корабля, на котором нас везли в плен вверх по Миссисипи. Но нас с Джоном в последний момент схватили. После этого нас сковали цепями, и второй возможности сбежать нам не представилось. Нас отвезли в лагерь для военнопленных под Чикаго, Кэмп-Дуглас. Вы слышали про Андерсонвилль?

– Да, – сказал Сэм, внимательно слушавший мой рассказ, – до меня доходила информация о тех ужасах, которые там творились. Но это же был лагерь для военнопленных янки.

– Да, это так, – ответил я, – и коменданта Андерсонвилля потом судили и повесили за то, что у него погибло около четверти военнопленных. А в Дугласе погибло намного больше. Там людей почти не кормили, мы носили лохмотья, в которые превратилась наша форма, и даже за водой приходилось выстаивать многочасовые очереди. Трупы умерших сваливали в огромные рвы. В лагере постоянно возникали эпидемии тифа и холеры. Зимой же люди гибли от холода – в бараках почти не топили. Охранники время от времени убивали то одного, то другого заключенного – за любое нарушение правил внутреннего распорядка, а иногда и просто так. Некоторые пробовали бежать. Многих убивали при попытке к бегству, а тех, кому все же удавалось вырваться на свободу, с удовольствием выдавали местные янки. А потом охранники, дабы устрашить узников, публично забивали до смерти пойманных беглецов.

Как мы пережили зиму шестьдесят третьего года, я не знаю. Но в марте шестьдесят четвертого, во время очередной эпидемии, тифом заболели и мы с Джоном. Мой друг вскоре умер, а я каким-то чудом сумел выздороветь. И тут мне повезло. Мертвецов больше не сбрасывали в ямы прямо в лагере – больше для этого не было места. И когда умерших от тифа повезли туда, где рядом с озером Мичиган были вырыты новые ямы для трупов, я притворился мертвым и забрался под верхний слой тел. Я был настолько исхудавшим, что когда янки стали сбрасывать мертвых в яму, они приняли меня за покойника. Дождавшись, когда они уедут за следующей партией мертвецов, я, несмотря на слабость, смог выбраться из ямы и отойти от нее достаточно далеко. Тут мне повезло во второй раз. Чуть южнее места захоронения я увидел каноэ с веслом, оставленное кем-то на берегу. Я поплыл вдоль берега озера на юг. Как я смог грести, и откуда у меня взялись для этого силы – я не знаю до сих пор. Наверное, мне просто очень хотелось жить. Я решил во что бы то ни стало выбраться к своим. В нескольких милях к югу я увидел домик, по всей видимости, принадлежавший рыболову. Дверь в него оказалась не заперта, и мне повезло в третий раз – там я нашел удочку, кресало и пару кусков твердого, как камень, заплесневелого хлеба. Хлеб я вымочил в озерной воде, палкой накопал червей и поймал на удочку несколько небольших, но весьма вкусных рыбок. Потом я развел огонь, зажарил их и жадно съел. Я хотел уйти подальше, но сил у меня совершенно не осталось. Я лег на соломенный тюфяк, глаза у меня слиплись, и я провалился в глубокий сон без сноведений.

Проснулся я от того, что мне в ребра уперся твердый и холодный ствол ружья.

– Кто ты такой? – спросил меня бородатый старик в кожаной шляпе, нагнувшийся надо мною.

– Джим Стюарт, сэр, – ответил я.

– Стюарт, говоришь… – переспросил он. – Судя по твоему акценту и твоим лохмотьям, ты бежал из Кэмп-Дугласа?

– Да, сэр, так оно и есть, – признался я.

Старик неожиданно убрал свое ружье.

– Значит, так, парень, – сказал он, – я тебя этим скотам не отдам. Останешься пока здесь. Я принесу еду и новую одежду. Твои лохмотья надо немедленно сжечь – иначе от них точно можно подцепить какую-нибудь заразу. Поживи пока здесь, наберись сил, только будь поосторожнее – по твоему акценту сразу видно, что ты южанин. Потом я помогу тебе добраться до Миссури – ну, а там уж как знаешь…

– А почему вы мне помогаете? – спросил я. – Я же для вас мятежник.

– У меня мать – урожденная Стюарт, – ответил старик. – И я не люблю ни этого чертова Линкольна, ни его чертову войну. Мы жили с Югом в мире, и нам не надо было вмешиваться в вашу жизнь. Я так считаю.

– А как мне вас называть? – поинтересовался я.

– Зови меня дядя Джо, – усмехнулся старик.

Какая у него была фамилия и где он жил, я так и не узнал. Тем же вечером он принес мне залатанную, но чистую, одежду и старое одеяло, а мои лохмотья сжег. Он носил мне хлеб, картофель, оленину и зайчатину, которые я жарил на том же костре. А рыбу я сам ловил в озере.

– Ну, вижу, что ты немного окреп, – сказал он мне как-то в конце апреля. – Значит, так. Я тебя отвезу на Миссисипи – здесь недалеко. Там у меня есть плот, спустишься на нем по Миссисипи. Я бы на твоем месте высадился в Кентукки – хоть те ребята и хотели присоединиться к Конфедерации, но им янки не дали это сделать. Ты там сойдешь если не за местного, то почти за своего. Скажешь, что твой отец работал инженером, к примеру, в Луисвилле, тебе поверят. А как ты доберешься до Вирджинии, это уже твоя забота. Вот тебе, кстати, – и он сунул мне мешочек с мелочью. – Деньги в дороге всегда пригодятся.