Княгиня Ольга. Пламенеющий миф - Елизавета Дворецкая

Совпадение ситуации почти буквальное: «легковерный» Атли прекрасно знает, что коварно сгубил любимых братьев своей жены, что она в последней битве сражалась на стороне братьев, против Атли, а потом долго осыпала его проклятьями. Нет у него никаких оснований ждать от нее добра, но почему-то, когда она начинает притворяться веселой, скрывая коварство, он ей верит. Точно так же как верят древляне в покорность Ольги, отлично зная, что у этой женщины к ним – долг кровной мести. Совпадает даже пиво для тризны, на которой свершится месть, только род ожидаемого обмана отличается.

В этой цитате все из тех же «Гренландский речей Атли» я заменила несколько слов – и она стала идеально подходить для нашей гипотетической «Песни об Ольге» и тризне на могиле Игоря, «грозного пира», который она приготовила для его убийц.

Такие можно было бы воссоздать две героические песни, следующие одна за другой. Это чистая литературная фантазия, но согласитесь, такая эпическая форма куда лучше пригодна для содержания легенд об Игоре и Ольге, чем дошедший до нас политический «Сказ о мудрой княгине Ольге», где героиня, по существу, только она, и весь сюжет служит прославлению ее мудрости по контрасту с глупостью ее мужа и его убийц-древлян. В форме эпической песни неприемлемые, с точки зрения логики и морали, поступки персонажей становятся не просто логичными и допустимыми – единственно верными.

А уже на основе этих песен был век спустя создан реконструированный Рыбаковым и записанный в летописи «Сказ о мудрой княгине Ольге» – политическое сочинение, имеющее целью придать делу именно такой смысл. Сто лет спустя Игоря уже на новом уровне «принесли в жертву», принизив его историю до банальной «гибели от сребролюбия» с целью возвеличить историю его жены-мстительницы. Возник этот «второй сказ» в среде, где истинной героиней была именно Ольга – вероятно, уже при следующих поколениях, когда верность выбранного ею пути стала очевидна, а былой героический идеал побледнел и уже не прельщал христиан – посадников, мечников, ябедников и так далее. Архаичный героический пафос, поиски ужасной смерти ради славы поколению внуков и правнуков стали чужды и непонятны. Нерациональность этого поведения казалась просто глупостью, и в таком духе и была изображена.

И это, кстати, показывает, как сильно эпоха Ольги изменила само общество и его идеалы.

В эпоху Ольги казнь пленных еще была частью реальной жизни (вспомним битвы Оттона) и тем подкрепляла соответствующий мотив героических песен. Ольга мифа – героиня промежуточной формации: она не просто мыслилась как реальное лицо – она была реальным лицом, предком ныне правящих князей, от нее остались материальные свидетельства (погосты, пресловутые развалины каменного дворца, крест в Святой Софии и даже нетленные мощи). Но действует она еще в духе эпических героинь, и поступки ее оцениваются по эпическим меркам. Создатели сказания уже не думали о ритуалах жертвоприношений – хотя Ольга, как княгиня и старшая жрица, действительно могла участвовать в чем-то подобном.

Поступки древней жрицы, которая была героиней такого сказания в седой древности, не нуждались в оправдании – она исполняла ритуал, потому что так было надо, это поддерживало равновесие мира. Перейдя в «личную биографию» конкретного лица, киевской княгини, они получили мотивировку – месть за мужа. Но и княгиня, осуществляя месть за мужа, одновременно творила жертвенный ритуал, возвращая роду утраченную честь. Два пласта реальности и два уровня мотивировок сливаются в одно. Древний жуткий ритуал, став частью жизни исторического лица – и частью истории – обновляется и приобретает новую силу воздействия на слушателей.

Итак, можно предположить, что «события» 945 года известные как «месть Ольги» являются не менее чем четвертым этапом развития архаического сюжета:

1) Ритуалы жертвоприношения.

2) Возникшие на их основе сюжеты о мстителях героического эпоса (около середины I тысячелетия нашей эры).

3) «Песнь об Игоре» и «Песнь об Ольге», сложенные на русской почве по воспоминаниям о реальных событиях середины Х века.

4) «Сказ о мудрой княгине Ольге», «политическое сочинение», вошедшее в летопись XII века.

Вполне вероятно, что в этой истории имели место казни пленных, захваченных в ходе боевых действий, но их оформление в предании прошло с опорой на целых два древнейших пласта сюжетов – о ритуале жертвоприношения и на традицию героических песен, где герой творит родовую месть, не останавливаясь ни перед чем, проявляя то хитрость, то жестокость, собираясь кровавую жатву, поражающую воображение своими масштабами. Княгиня Ольга в этом летописном сказании стала героиней «третьего поколения» – внучкой древней жрицы и дочерью героини эпической песни типа Гудрун и Брюнхильд. И то, что она не «сестра» двум названным героиням, а «дочь», выражается, в частности, в том, что финалом песни вовсе не стала ее собственная ужасная гибель. Для нее этот кровавый сюжет стал не центром, а частью биографии, способом защитить честь и восстановить справедливости, но у нее, как у героини, уже не было задачи «красиво умереть». В глазах создателей и слушателей сказания о древлянских казнях Ольга была фигурой более крупного масштаба – она не принадлежала этому сюжету целиком, не была заключена в нем. Полные ее задачи были больше и шире. С честью пройдя через этот этап, где героиня «второго поколения» осталась бы, Ольга отправилась дальше, к новым победам.

Особенности этой истории и вытекающий из них правильный способ ее понимания были очевидны и двести лет назад. Как писал Карамзин:

«Не удивляемся жестокости Ольгиной: Вера и самые гражданские законы язычников оправдывали месть неумолимую; а мы должны судить о Героях Истории по обычаям и нравам их времени. Но вероятна ли оплошность Древлян? Вероятно ли, чтобы Ольга взяла Коростен посредством воробьев и голубей, хотя сия выдумка могла делать честь народному остроумию Русских в Х веке? Истинное происшествие, отделенное от баснословных обстоятельств, состоит, кажется, единственно в том, что Ольга умертвила в Киеве Послов Древлянских, которые думали, может быть, оправдаться в убиении Игоря; оружием снова покорила сей народ, наказала виновных граждан Коростена, и там воинскими играми, по обряду язычества, торжествовала память сына Рюрикова».

Признавая, с одной стороны, что рассказы о мести – выдумка, он, с другой стороны, оправдывал поведение героини сказания понятиями ее времени. И вот это действительно – утраченное знание былых веков. Прочитав Карамзина и почерпнув у него фактическую сторону сего сюжета, современные писатели и комментаторы делают именно те две ошибки, от которых Николай Михайлович настойчиво предостерегал: принимают басню за правду и судят героиню сказания по понятиям не ее, а нашего времени.