Княгиня Ольга. Пламенеющий миф - Елизавета Дворецкая

Но эта схема могла породить сложности другого рода, не только лишение Ольги со Святославом наследства. Вокняжение кого-то из Игоревой династии – или из Ольгиной, если мы возьмем ее племянника – могло нарушить какой-то политический баланс, который был создан при заключении их брака. Чтобы этого избежать, престол надлежало передать именно Святославу, как законному наследнику того и другого рода одновременно. Или другой вариант: если правильно наше предположение, что Ольга и Святослав имели статус Игоревых соправителей, то поставить во главе войска кого-то другого они просто не могли. Назвался груздем, как говорится, полезай в кузов. Два соправителя покойного князя получили его наследство, потому что оно и раньше принадлежало им, но вместе с тем были лишены возможности переложить долг мести на кого-то другого. Им пришлось делать это самим, если они хотели сохранить киевский стол за собой.

Вероятно, этого хотели не только они: именно эта династическая ситуация устраивала и дружину. Дружина сама посадила дитя на коня, фактически и политически, признала его своим князем (устами Асмуда) и согласилась идти за ним в бой – «потягнули за князем». Возможно, племянники, все трое, и хотели бы сами взять в руки это «копье войны» – но им не дали. Скорее всего, эти племянники находились в войске – если бы они уклонились от мести за дядю, то утратили бы честь, по понятиям своего века. Но легенда, исключив их из числа наследников престола, исключила их и из круга мстителей. А Ольги и ее приближенные, посадив дитя на коня, самим этим провозгласили: у Киева есть князь, а значит, есть сакральная защита, удача и сила для победы.

Правда, возможен и такой вариант, что ребенка на войну не брали. Но дружина, из тех же соображений, предпочла сохранить престол за двумя ближайшими наследниками Игоря, и в этом случае легенда о броске копья возникла очень быстро и с ясной политической целью: утвердить исключительные права Святослав как законного наследника, несмотря на возраст. Внедрить мысль, что он, будучи маленьким ребенком, уже исполнил долг взрослого мужчины-мстителя. Возьмем пример из той же «Старшей Эдды»:

Это же мотив мы найдем и на славянской почве. Волх Всеславьевич, герой былины (персонаж с очень архаичными корнями), в возрасте полутора часов уже требует оружия:

Мотив этот общеславянский. У южных славян есть песня, называемая «Дитя Дукадинче и Коруна-делия». Там рассказывается о девяти сыновьях «древней старушки», которых сгубил ужасный враг, имеющий признаки владыки мертвых: дом его выстроен из «девичьих рук» и «голов юнацких». После этой расправы старушка залезает на ель и сидит там девять лет, не умывая очей и не убирая волос, а потом рожает «малого мальчонку». Независимо от времени оформления данной песни, мотив здесь отражен настолько архаичный, что жуть берет. Древнюю старушку надо понимать как праматерь, которая вынашивает божественное дитя девять лет вместо девяти месяцев. Роль и личность отца в сюжете не указаны, но праматерь в нем и не нуждается, она родит сама собой, как земля. Процесс происходит в сакральном пространстве – между землей и небом, на ели, воплощающей мировое дерево. Отказ от личной гигиены тоже ритуально означает пребывание вне мира живых. Ну а родившись, дитя немедленно вскакивает на ножки, требует коня и братнино оружие, получает палицу огромного веса, садится на коня и едет чинить расправу с врагом.

Уже упомянутый нам Рагнар Лодброк (по Саксону Грамматику) сторонниками своего отца был провозглашен королем, хотя он к тому времени «едва только вышел из младенческого возраста» (точно как Святослав). «Они делали это не потому, что не знали о неспособности ребенка править страной, а в надежде, что этот поступок станет верной порукой их готовности идти до конца», – пишет Саксон, то есть избранием ребенка в наследники подданные выражают свою верность нынешней династии. Случай, во всем схожий с нашим. Но и сын Рагнара, Ивар, в возрасте семи лет «блестяще дрался в бою, показав, что в его детском теле сокрыты силы взрослого мужа». В реальности это невозможно, но для легенды – в самый раз. Наши предания, уже зная, что Святославу предстоит будущее великого воина, сделали его таковым уже в детстве.

Трудно сказать, действительно ли взрослые (Ольга, Асмуд и прочие их соратники в этой ситуации) взяли ребенка на поле битвы, или его перенесло туда предание. Мотив «дитя-мститель» или «дитя-герой» имеет очень глубокие корни в мифологии, как славянской, так и скандинавской. Этот образ находил в умах слушателей (и свидетелей) живой отклик, напоминал им нечто уже известное – не так чтобы возможное здесь и сейчас, но бывавшее в мифологическом пространстве, там, где родятся боги и витязи. И если Святослав действительно маленьким ребенком присутствовал не поле битвы, то именно к глубинным слоям народной памяти это зрелище и было обращено. Если он там был на самом деле, это немало говорит о сложившейся ситуации – она требовала привлечения всех резервов – и о его матери, которая понимала весь комплекс мотивов, требовавших присутствия наследника на поле, и имела довольно присутствия духа, чтобы на это решиться. Не напрасно, как видим.

Но был ли Святослав на поле боя или нет, несомненна связь этого легендарного броска копья с наследственными правами ребенка-мстителя, обладающего высшим статусом. Потому этот эпизод попадает даже в самый ранний вариант предания. Святослав здесь выступает как носитель высшего статуса и источник сакральной силы, а мать, Ольга, обладающая умом и решимостью, действует, опираясь на этот источник.

В Новгородской I летописи после победы киевлян в полевом сражении сразу идет сообщение о том, как Ольга возгалает на древлян тяжкую дань, идет по земле Деревской, устанавливая «уставы и уроки», а потом возвращается в Киев. ПВЛ на этом месте принимается развивать сюжет:

«И победили древлян. Древляне же побежали и затворились в своих городах. Ольга же устремилась с сыном своим к городу Искоростеню…»

Описывается осада Искоростеня, который жители не хотели сдавать, боясь мести. Но Ольга уверяет, что месть ее утолена и в качестве малой дани она примет по три воробья и по три голубя с каждого двора.

«Древляне же, обрадовавшись, собрали от двора по три голубя и по три воробья и послали к Ольге с поклоном… Ольга же, раздав воинам – кому по голубю, кому по воробью, приказала привязывать каждому голубю и воробью трут, завертывая его в небольшие платочки и прикрепляя ниткой к каждому. И, когда стало смеркаться, приказала Ольга своим воинам пустить голубей и воробьев. Голуби же и воробьи полетели в свои гнезда: голуби в голубятни, а воробьи под стрехи, и так загорелись – где голубятни, где клети, где сараи и сеновалы, и не было двора, где бы не горело, и нельзя было гасить, так как сразу загорелись все дворы. И побежали люди из города, и приказала Ольга воинам своим хватать их».