Жили два друга - Геннадий Семенихин

Ждать им пришлось недолго. Вскоре появился около самолета и Демин, неестественно тугим от напряжения голосом воскликнул:

– Оля-ля! Ну что за экипаж! Глазом не моргнешь – все готово.

– Куда полетите, товарищ старший лейтенант? – хмуро поинтересовался Заморин.

– «Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?» – пропел фальшиво Демин.

– А все-таки? – тихо прервала его посерьезневшая Зарема.

– А разве подчиненный имеет право говорить командиру «а все-таки»? – попробовал он отшутиться, но, увидев тревогу в широко раскрытых черных глазах, на мгновение умолк; усмехнувшись, ответил: – Что могу вам сказать, мои дорогие друзья? Иду в свой семьдесят третий боевой вылет. Иду на запад, но не на свидание с Германом Герингом или самим Адольфом Гитлером. До Берлина не долечу. Моя цель – Зееловские высоты. Сфотографирую юго-восточную окраину – и баста. Другие секторы обороны будут ИЛы из других полков фотографировать. Потом вернусь, и вечером забьем очередного «адмиральского козла». А вы чего такие торжественно-печальные, как на панихиде? Это задание мне поручил сам командующий фронтом, Маршал Советского Союза, не кто-нибудь. Видите, с какими людьми Николай Демин в знакомстве состоит!

Магомедова приблизилась к нему, перекинув косу на грудь, нервно затеребила се конец.

– А прикрытие будет?

Демин легкомысленно улыбнулся, но она тотчас же поняла, что и эта улыбка, как и бодряческий тон, дается ему не без усилия.

– Что ты, Зарочка? Сейчас же не сорок первый год. Авиация живет побогаче. Кто же ходит на разведку без прикрытия? Меня будут эскортировать, как самую почетную персону. Шестерка ЛА-пять сверху, две пары по сторонам. Видите, с каким шиком пойду. Торопитесь, дорогой Василий Пахомович, с матчастью.

– Самолет как штык, товарищ командир.

– Тогда забегу в землянку напиться – и в кабину. Вылет мой по готовности.

Заморин молча кивнул головой и деликатно отвернулся, предвидя, что Магомедова пойдет в землянку следом за командиром. Демин это знал тоже и умышленно направился к землянке медленными шагами. Зара нагнала его на полпути. Шли молча, но по тяжелому дыханию Демин понимал, как она волнуется, и, боясь, что это волнение прорвется на людях он стремительно сбежал по корявым ступенькам землянки вниз, долго, как загнанный охотниками лось, пил прогорклую воду из алюминиевой кружки.

– Все тут горькое: и дома, и кирки с их шпилями, и вода даже. Поневоле запоешь: «Германия, Германия, чужая сторона».

– Много не пей, – отрывисто оказала Зара.

– Это по какой же причине? – ухмыльнулся он.

– На пикировании будет тяжело.

Демин нежно привлек ее к себе.

– Ты лучше всякого врача разбираешься.

Она ткнулась лицом ему в плечо, с наслаждением втянула запах его гимнастерки: запах ветра, соли и пота.

– Зачем летишь? Никто не летает, все по капонирам, как по норам, а тебя в бой!

– Так ведь в разведку, – улыбнулся он глуповато, чтобы прикрыть волнение. Где-то, на самом донышке души, ощущал и он непонятную тревогу, и нежданное, почти никогда не проявлявшееся чувство усталости овладело им. Зара была рядом, смотрела грустными глазами.

Как ему не хотелось улетать от нее в бой на тяжелом, гудящем ИЛе, снова испытывать все то, что он уже испытывал семьдесят два раза, видеть под крылом до чертиков надоевшую немецкую землю, красные черепичные крыши домов, перекрестия шоссейных дорог, уворачиваться опять от зениток!

– Почему все-таки тебя? – повторила опять Зара. – Могли бы еще кого-нибудь послать.

– Каждому свое, как в Библии записано.

– Врунишка, ведь сам напросился.

– Зарочка, так непочтительно о своем муже? Меня же сам маршал вызвал и заданием этим снабдил. Что же я ему должен был, по-твоему, оказать? Дескать, война кончается, и мне очень и очень хочется остаться в живых.

Или что меня не пускает в разведывательный полет чудесная русалка североосетинского происхождения?

– Хотя бы и так, – печально улыбнулась Зарема.

– А маршал, знаешь бы, что сделал?

– Не догадываюсь.

– Он бы вскричал сурово: кто такая? Отправить ее в двадцать четыре часа за пределы фронтовой полосы, в далекий тыл, дабы не мешала она дважды краснознаменному старшему лейтенанту Демину сражаться с ненавистным врагом до полной победы.

Она зажала ему рот ладонью.

– Ох. Коля! Если бы я могла, я бы крикнула на весь мир: «Не пущу! Не позволю подставлять под снаряды и пули мое самое дорогое!»

– Дорогая моя, – тихо произнес Демин, – нелегок путь до этого самого Берлина, и многих друзей мы еще недосчитаемся на этом пути. Но что поделать. Война есть война, а я летчик, и в планшетке у меня карта с боевым маршрутом.

Зара тяжело вздохнула.

– Ты сейчас сух, как боевой приказ.

– Лаконичен, – поправил Демин.

Она проводила его до самолета, долго не могла проститься. Демин осторожно оглядывался по сторонам, опасаясь, что кто-либо из однополчан, кроме бесконечно своих «папаши» Заморина и Фатеха Рамазанова, увидит их в эти минуты. Зара взяла в руки его коричневый шлемофон, нежно погладила рукой вывернутую меховую подкладку, потом, видя, что старшина отвернулся, поцеловала Демина в лоб, шутливо перекрестила.

– Это я тебя, как трех богатырей на Руси невесты крестили, – рассмеялась она, – а теперь иди. Иди и не оглядывайся, потому что это плохая примета.

Демин согласно кивнул и торопливой походкой озабоченного человека направился к машине. Едва успел принять рапорт механика о готовности материальной части, как подкатил «виллис» и выскочил из него сам командир полка Ветлугин в коричневой кожаной курточке и шиковых хромовых сапогах. Стоя поодаль, Зарема обеспокоенно наблюдала за их встречей. Она не могла слышать, о чем они говорили, но, видя, как Ветлугин энергично жестикулировал руками, безошибочно догадалась, что это он объясняет как лучше зайти на цель, где надо обойти основные зенитные точки и особенно бдительно следить за воздухом, опасаясь атак «мессершмиттов». Демин иногда кивал, иногда, не соглашаясь, показывал на пальцах какие-то свои маневры. «И чего он поучает, – неприязненно подумала Зарема, – взял бы да и вместо Коли сам сходил на разведку», – но тотчас же спохватилась. Подобно всем девушкам, воспитанным на фронтовых аэродромах, она уважала смелость и мужество даже в тех летчиках, которые ей были малосимпатичны. Ветлугина она считала позером и хвастуном, но боевым его наградам и легендам, ходившим о его азартной смелости из землянки в землянку, верила и уважала в нем недюжинного воздушного бойца.

«Он же, конечно, прав, – сказала Зарема самой себе, – не должен же командир полка рваться на каждое боевое задание. Но Колю зачем именно сегодня».

Однако она и тут попыталась себя успокоить и даже заставила почувствовать необычную гордость. Ведь не кто-нибудь, а сам прославленный маршал, при имени которого теперь, должно быть, трепещет Гитлер, отобрал Николая для сложного и ответственного задания.