Жили два друга - Геннадий Семенихин

Потом «виллис» отъехал, и она увидела, как в заднюю кабину «тринадцатой» залез новый воздушный стрелок Мылов, рябоватый, коротконогий парень. А следом за ним по широкому зеленому крылу шагнул к пилотской кабине и Демин. Он подержался за ее обрез левой рукой, а правой прощально помахал ей. Потом легко перешагнул этот обрез и закрыл над своей головой прозрачный фонарь.

Демин сделал рукой знак суетившимся у самолета Заморину и Рамазанову, чтобы они отошли, и стал запускать мотор. Раза два или три чихнул двигатель, а потом черные лопасти винта в бешеном вращении образовали перед носом самолета устойчивый черный круг. Демин опробовал мотор на разных режимах и запросил разрешение выруливать. Зеленая ракета расчертила голубой весенний воздух. «Ильюшин», скрипнув тормозами, неохотно потащился вперед, и было как-то странно слышать его одинокий гул на притихшем аэродроме.

«Он уже не обернется, – с горечью подумала Зарема. – Сейчас он занят обзором приборной доски, взлетной полосы и ни за что уже не обернется». Но она ошиблась. Уже находясь на взлетной полосе, Демин распахнул над собой фонарь, быстро привстал на сиденье и помахал издали рукой в черной краге. А потом штурмовик долго бежал по широкой грунтовой полосе, будто никак не хотел от нее оторваться. Прежде чем лечь на курс, он по традиции на бреющем прошел над самым центром аэродрома.

Это Ветлугин завел такой порядок. Если экипажи уходили на особенно сложное задание либо возвращались из боя, сделав что-то необыкновенное, они имели право пройти на бреющем.

У Заремы всегда рождалось радостное чувство гордости, если видела она низко-низко над собой широкие распластанные крылья летящего ИЛ а, тонкие стволы пулеметов и пушек, пилотскую кабину, сверкающую в солнечных лучах, и, самое главное, слышала рев мотора, басовитым водопадом низвергающийся на землю рев, от которого вибрировало все вокруг и долго – долго раскалывался воздух. Всегда так было. Но сейчас и лихой бреющий полет не мог развеять чувства тревоги. Она стояла на опустевшей стоянке, вглядываясь в горизонт на западе. Там, за горизонтом, далеко-далеко едва слышно погромыхивала канонада, а на их полевом аэродроме было тихо, спокойно. Над землянкой полкового КП от ветра крутился жестяной флюгер, на радиостанции устанавливали связь с улетевшим экипажем, и чей-то хрипловатый голос повторял позывные аэродрома, в штабе фронта кто-то принимал первое донесение о вылете на разведку обороны Зееловских высот «тринадцатой».

Зара стояла на опустевшей стоянке до тех пор, пока не почувствовала на плече тяжелую, заскорузлую руку.

– Горюешь, дочка? – словно издалека донесся до нее спокойный басок. – Ты не тово… не растравляй себя думами. Все должно в полном порядке завершиться. Как в авиации.

– Спасибо, Василий Пахомович, – встрепенулась она, – вы всегда умеете вовремя доброе слово вставить. Спасибо, родной. А как вы думаете, задание это не очень опасное?

– Да ведь как тебе сказать, дочка, – неопределенно вздохнул «папаша» Заморин. – Разведка, она и есть разведка. И ты это не хуже меня знаешь. Сама по себе разведка с воздуха – она еще ничего, но вот фотографирование…

– А что фотографирование?

«Папаша» Заморин достал кисет, свернул «козью ножку» из последнего номера фронтовой газеты. На ее отрывке из названия «Бей врага» осталось лишь «ага».

Отвернувшись от Магомедовой, он стрельнул в небо седоватым облаком едкого дыма, не торопясь молвил:

– Да, есть в этом задании одна особенность. Я бы даже сказал – противная особенность. Когда летчик фотографирует, он идет по прямой. Без всякого маневра, понимаешь? А впрочем, ни к чему об этом говорить. Наш командир и не на такие задания, да еще без прикрытия, ходил, и то возвращался. Командир у нас геройский, он из любого положения выпутается. Давай лучше кликнем нашего Рамазана да «козлика» забьем. Так оно лучше будет. И время скоротаем, и волнения, глядишь, поубавятся.

– Но ведь нас же только трое, – вздохнула Зарема, – а в домино нужен четвертый.

– Ах я старый хрыч, совсем об этом позабыл! – хлопнул себя ладонью по лбу старшина. – Вот видишь, дочка, как нам без командира приходится. Даже «козлика» не получается. Однако голь на выдумки хитра. Нашему горю помочь можно. Эва! – он заполз левой рукой в бездонный карман своего видавшего виды промасленного комбинезона и вытащил потрепанную колоду карт. – «Козлик» не получится, так «дурачка» врежем. Рамазанов, ходи сюда шибче.

Моторист, возившийся с маскировочной сетью, добродушно закивал головой.

– Приказ, старшина, для Фатеха закон. Сейчас у тебя буду.

Они сели за деревянный столик, за которым вместе с командиром часто коротали свободное время. Заморин ловко разбросал карты. Туз выпал Заре, но она, занятая своими думами, не обратила на это внимания, продолжала сидеть молча, скрестив руки на груди.

– Зарем, тебе сдавать, – напомнил вполголоса Рамазанов.

– Я сейчас, – быстро откликнулась девушка.

Сыграли три партии, и в двух из них Магомедова неизбежно оставалась в дураках. Рамазанов протяжно вздохнул, метнул на оружейницу добродушный взгляд.

– Счастливый ты, Зарем… в карты не везет, любовь повезет.

Заморин из того же глубокого кармана, из которого извлекал буквально все: гаечные ключи, пасатижи, махорку, карты, – достал тяжелые древние карманные часы, открыл тугую посеребренную крышку. По его расчету экипаж Демина должен был возвратиться минут через десять.

– Еще разок сдадим, что ли? – предложил он с деланным равнодушием. Играли молча и скучно, без обычных веселых выкриков и шуток. Закончив кон, больше тасовать колоду не стали. Она застыла в руках у Зары.

– Василий Пахомыч, – тихо спросила она, – может быть, я на КП схожу посмотрю, что на радиостанции делается, а?

– Сиди, дочка, не надо, – мягко отсоветовал старый механик, – ты же знаешь, что туда не пускают посторонних.

– Да какая же я посторонняя, – вспыхнула Зарема, по Заморин спокойно возразил:

– Майору Колосову ты этого не докажешь. Он хотя и добряк, но формалист.

– Да, вы правы, Василий Пахомович, – грустно согласилась она и нервно затеребила длинными тонкими пальцами подол юбки. Рамазанов, сочувствующими узкими глазами все время на нее глядевший, решил ее развеселить и вдруг запел веселый татарский куплет отчаянно громким голосом:

Все так и грохнули со смеху. Зарема даже слезинки смахнула с глаз. Но прошла минута, и снова напряженное ожидание сковало всех. Зарема с волнением смотрела на запад. Из-за Одера ветер нагонял тугие весенние облака, тяжелые от накопившейся влаги. Они быстро смыкались, образуя серый непроницаемый полог, упрягавший землю от солнца. Сколько ни вслушивалась Зара в нависшую над аэродромом тишину, так и не могла уловить ни одного звука, чем-либо похожего на далекий гул мотора. Молчал и Заморин, тяжело отдуваясь, смотрел на раскрытый циферблат часов, на быстро скользящую секундную стрелку. Лишь Рамазанов старался казаться беспечным.