Прогулки по радуге - Ника Муратова

— Мама, я хочу попросить тебя об одном одолжении, — тихо сказала Эрика.

— О каком?

— Я хочу, чтобы ты зашла к Анне Тимофеевне, маме Макса, и поговорила с ней, рассказала ей о моей жизни и том, что я вышла замуж. Скажи ей… скажи ей, что вся моя работа в госпитале Аравы делается в память ее сына. И что я всегда помню о нем. Он всегда в моем сердце. Зайдешь? — Эрика вопрошающе взглянула на мать.

— Зайду, — заколебалась Луиза Иннокентьевна, — хоть мне и нелегко будет все это объяснить.

— Ну хочешь, я напишу ей письмо, где сама все объясню? Но я бы все равно хотела, чтобы ты просто по-человечески поговорила с его мамой. Когда я в следующий раз приеду в Москву, я обязательно зайду к ней, но не сейчас. Пока еще это трудно для меня. Не хватает мужества.

— Тебе нужно ее благословение? Ты думаешь, она осудит твое второе замужество?

— Не знаю, думаю, что нет, но она его мать, и он всегда будет для нее живым. Я бы не хотела, чтобы она обижалась на меня за недосказанность.

Луиза Иннокентьевна понимающе кивнула. Ради дочери она сделает это, хоть она до сих пор не до конца оправилась от того стресса, который перенесла во время депрессии Эрики. Для нее все, что было связано с Максом, ассоциировалось с болью ее дочери и с ее решением уехать от них. Как и у любой матери, ее суждения были сугубо субъективны, когда это касалось ее ребенка. Она очень долго переживала после отъезда Эрики и безумно скучала по ней. Она думала о странностях жизни, о дочери, которую вроде бы вырастила по своему образу и подобию, стараясь передать ей свои взгляды и принципы, и вот они пришли к моменту, когда перестали понимать друг друга.

Луиза Иннокентьевна провела не один вечер в этих размышлениях, анализируя шаг за шагом жизнь Эрики, такой, какой она виделась ей со стороны, и постепенно перед ней выстроилась цепочка логически связанных между собой событий. И начало этой цепочки вело именно в детство, в те самые безоблачные дни, когда Эрике внушалось чувство превосходства над другими, сознание того, что в этом мире все обязано совершаться только для нее и ради нее. Все остальное было следствием именно этого заложенного в нее ими же самолюбования и эгоизма. Это было болезненным открытием для Луизы Иннокентьевны, не так легко признавать свои ошибки, тем более в отношении воспитания собственных детей. Но в то же время это помогло ей увидеть поступки Эрики в другом свете. Она ясно увидела, как ее дочь стремится вырваться из порочного круга, как отчаянно пытается изменить то, чем жила почти три десятка лет, как перекраивает свою жизнь по кусочкам, сшивая их совсем в другом порядке. И хоть это нисколько не уменьшило ее материнские переживания за дочь, но во многом помогло ей взглянуть на ранее непонятные поступки Эрики глазами ее девочки.

Теперь, когда она увидела ее, сияющую от счастья и внутреннего умиротворения, она не могла удержать слез — так разительна была разница между Эрикой, убегающей от собственной жизни два года назад, и Эрикой, стоящей перед ними в красивом платье с благоухающим цветком в волосах и искрящимися глазами.

Лучи раннего солнца били прямо в глаза, пробиваясь даже сквозь плотные металлические жалюзи. За окном пели птицы, яркие и заливистые, населяющие лагерь круглый год. Их не касались войны и политические перемены. Все, что им было нужно — обилие еды и тепла, а этого в Бугенвиле было предостаточно. Как и яркого солнца. За два с половиной года работы в Араве Эрика так и не привыкла к столь раннему и яркому рассвету, сна ей постоянно не хватало, и, будучи по своим биоритмам «совой», утренний подъем она преодолевала с большим трудом. Ей требовалось как минимум полчаса, чтобы прийти в себя, выпить чашечку крепкого кофе, принять душ, и только после этого она была в состоянии разговаривать о чем-либо. Правда, это не касалось тех экстренных вызовов, когда ее вытаскивали среди ночи в госпиталь, сообщая, что прибыла новая партия раненых или у кого-то начались осложненные роды и нужна женщина-врач, потому что местные женщины не всегда соглашались рожать у врачей-мужчин. Тогда она вскакивала с кровати, просыпаясь мгновенно, забывая напрочь о своих биоритмах. Но таких случаев становилось все меньше и меньше в последнее время, так как столкновения сепаратистов с властями случались намного реже, уступая место переговорам, инициируемым международными наблюдателями.

Острову предложили дать автономию, хотя сами себя они давно уже провозгласили Республикой Мекамуи, вскоре даже планировалось провести выборы правительства. Рудники закрыли, восстанавливать разрушенные города никто не собирался, да и не на что было, все деньги давно разворовали, оставалось надеяться только на помощь международных организаций, как это обычно и бывает. Но люди все равно были рады тому, что война заканчивается и можно строить хоть какие-то планы на будущее. Мирное будущее.

Вследствие этого поговаривали, что в скором времени иностранный штат госпиталя значительно, если не совсем, сократят, передав управление в руки местных властей, когда они будут сформированы, а гуманитарные организации, подобные «Милосердию», свернут свою деятельность или же сократят ее до минимума, но оставляя медикаменты. Но пока это были лишь разговоры, никаких официальных извещений не поступало, и медики работали в обычном режиме, оказывая помощь местному населению, и работы, надо сказать, хватало с лихвой на всех. Правда, некоторые врачи уже уехали, отработав контракт, замену им не присылали, так как ожидали сокращений и средства на программу урезали значительно, и получалось, что нагрузка на оставшихся работников ощутимо увеличилась.

Эрика подумала, что сегодня, пожалуй, надо будет пойти в госпиталь пораньше, так как следовало еще проверить наличие инструментов и перевязочного материала, в последние дни его стало не хватать, а они до сих пор не оформили запрос на новые поставки. Она потянулась в кровати и улыбнулась, вспомнив, как вчера Данила пришел очень поздно и, прокравшись в кровать, все-таки растормошил ее, уже спящую, своими ласками.

Эрика почувствовала запах кофе, распространяющийся по всему дому. Запах этого напитка никогда не мог оставить ее равнодушной, а местный кофе был особенный по аромату и вкусу, пожалуй, лучший, который она пробовала за всю свою жизнь, и она никогда не могла отказать себе в удовольствии выпить лишнюю чашечку. Особенно по утрам. Она встала, подумав с улыбкой, что Данила, наверное, уже давно на ногах, раз успел заварить кофе, ожидая, когда она проснется. Она тихонько вышла на балкон и остановилась в дверном проеме, заглядевшись на его профиль. Когда он о чем-нибудь напряженно думал, на лбу его всегда собиралась глубокая вертикальная складка. В такие минуты он совершенно отвлекался от внешнего мира и ничего вокруг не замечал. Она завидовала этому качеству — даже при жутком шуме он мог сосредоточиться на своей работе, не отвлекаясь на окружающих.

Данила сидел, одной рукой поддерживая кружку с кофе на подлокотнике кресла, а другой сосредоточенно делая какие-то пометки в своем блокноте. Лицо его было озабоченным, погруженный в свои мысли, он и не заметил ее, притихшую в дверях. Еще утро не успело набрать свои обороты, а он уже продумывал свой рабочий день. В этом был весь Данила, не умевший отвлекаться от проблемы, пока она не была решена. И Эрика понимала, почему он был таким. Этому было простое объяснение — она была точно такая же!