Фуэте на Бурсацком спуске - Ирина Потанина

— Как интересно, — Илья не сводил с Морского пристального взгляда. — Знаете, у меня завтра будет еще одна решающая встреча, которая на многое прольет свет. После нее я точно сообщу свой круг подозреваемых. В частности, может ли Мессерер быть убийцей.

— Нет, что вы! — отмахнулся Морской. — Он однозначно слишком добрый человек и… Я просто думаю, он может что-то знать… Да он не стал бы убивать Нино́, вы что? В конце концов, они тепло общались и дружили.

— Похоже, по твоим убеждениям, не дружил с ней в этом городе только Степан Саенко, да? Я почитал и его дело тоже. Ну что сказать? Если твой рабочий с контрамаркой и наш герой Саенко — это один и тот же человек, то нам нужно молиться, чтобы он не оказался нашим убийцей. Потому что если он убил, значит, так было нужно в интересах государства.

* * *

— Даю тебе час, но надеюсь, ты бросишь это гиблое дело раньше, — сказал Илья и ушел. Морской с азартом набросился на материалы.

«Так-так! Степан Саенко — доблестный чекист с воспаленными глазами, герой и неподкупный доблестный борец с контрреволюцией. В 1919 году — комендант концентрационного лагеря на ул. Чайковского. В начале 20-х — активный борец с бандитизмом и атаманами, заместитель начальника уголовного розыска. Ушел со службы по собственному желанию в 24-м».

Морской все это знал и так, и сейчас перерывал бумаги в поисках совсем других вещей. «Есть! Адрес! Клочковская улица, 81. Адрес рабочего Степана Саенко и адрес героя Степана Саенко совпадают! Ты попался, Степан Афанасьевич, сдавайся! А вот и фото. Чуть помоложе, чуть пожестче, но ты! Ты, дорогой мой простой рабочий Саенко!»

Внимание Морского привлекли выписки из газет того времени. Он всегда считал, что архивы прессы — верные помощники исследователя, потому взялся за чтение с удвоенным интересом.

«Во время «красного террора» особо зверствовал комендант Саенко… Тех, кто оставался жив после расстрела, он лично добивал ножом… Трупы, найденные во дворе «чрезвычайки» на Чайковского, содержат явные следы пыток… Епископ скальпирован заживо… На теле женщины ожоги от пыток… Под ногти забиты иглы… Пьяный и накокаиненный Саенко в сопровождении подчиненных зашел в камеру и начал рубить всех вокруг кинжалом… Из общей ямы выкопано 239 неопознанных тел».

Морской резко отложил папку с вырезками в сторону и несколько раз помотал головой.

«Стоп! Спокойно! Это газета «Южный край». Деникинцы взяли город и им, конечно, нужно было раздуть истории о «красном терроре», чтобы завоевать симпатии населения. Тут все надо делить на 10», — заверил сам себя журналист и принялся читать, деля.

«Тот город славился именем Саенки / Про него рассказывали / Что он говорил, что из всех яблок он любит только глазные… Велимир Хлебников, поэма «Председатель Чеки».

Морской сглотнул и заставил себя обратить внимание на оборот: «про него рассказывали». Слухи! Те самые слухи, которые часто распускают намеренно, чтобы запугать.

«И ведь запугивание работает! Вот я читаю про кожу, снятую во время пыток с бедра заключенного, и вижу фотографию, на которой виден труп. Тут не рассмотришь, есть ли увечья на трупе. Тут непонятно, что на снимке рядом: кожа, снятая с бедра, как подписано, или просто какая-то тряпочка. Но я прочел, запомнил и, как минимум, в пытки кинжалом уже верю».

«Зачем я читаю белогвардейскую прессу? — Через какое-то время Морской решил остановиться. — И зачем вообще ее хранят тут в деле? Форменное издевательство…»

В других источниках Степан Саенко фигурировал как «человек, которого боится сам Махно» и «неутомимый борец за установление Советской власти, отдававший работе всю свою кипучую энергию»… «Мститель, не прощающий обидчикам расстрелы большевистского подполья»... «Уже хоть что-то, — подумал Морской, а потом честно признался сам себе: — Но писать о нем теперь совершенно не хочется».

Но едва он отошел от стола, как решил вернуться снова. В конце концов, быть может, среди всей этой лирики и ужасов будет хоть немного фактов?

Тут на глаза Морскому попались письма. Любезно собранные вместе, они были подписаны «Письма заложников». Это про что? Тут же прилагались газетные статьи.

«Отступая, в качестве залога благополучия оставляемых большевиками семей красные вывезли из города вместе с эшелоном ЧК заложников — невинных представителей знатных семейств, купцов и интеллигенции… Отряд Саенко нагнал их в Сумах… По последним данным, положение заложников крайне тяжелое. У большинства из них нет денег и они скудно питаются. «Красная звезда», издающаяся в Сумах, опубликовала сообщение, что из харьковских заложников расстреляны следующие лица…»

А письма? Письма адресовались родным, оставшимся в Харькове. «Иван Данилович просит вас ваша жена постарайся своих заложников живыми выпустить непременно тогда и все мы останемся освобождены и никакого рострелу не будет. Иначе быть нам с детьми погибшими», «Мы, нижеподписавшиеся, группа заложников из среды жителей г. Харькова, обращаемся к Вам с нижеследующим заявлением и просьбою. Мы все отправлены теперь из г. Сум в г. Орел, причем нам объявлено, что дальнейшая наша судьба и наша жизнь зависят от того отношения, которое создается между занявшею г. Харьков новою властью и оставшимися в г. Харькове коммунистами, рабочими и членами их семей. Судьба наша в Ваших руках!»

Морской, в отличие от несчастных авторов письма, знал, что белые случайно попавшихся в Харькове на раздаче листовок коммунистов или раскрытые группы большевистских подпольщиков не щадили, поэтому думать о судьбе заложников Саенко было тяжело. Особенно после письма Ниночки Симоновой. Ее Морской прекрасно знал. Своевольная гордячка и при этом умница с большим чувством юмора. Дружили ли они? Частенько встречались в общей компании — это да. Симпатизировали друг другу — да, конечно. Большой дружбы не было, но и имевшихся отношений было достаточно для двух вещей: чтобы Морской безоговорочно поверил в подлинность письма и чтобы, вспомнив, как на вопросы о Симоновых общие знакомые пожимали плечами, в очередной раз осознал слепоту и непомерную несправедливость любой войны. До революции Ниночка была убежденной коммунисткой. Подпольщицей, единственным грехом которой перед красными было наличие братьев по ту строну баррикад. «Если вы не будете обо мне хлопотать и если я не вернусь в Харьков, то я от всех родных отказываюсь и проклинаю, и помните, счастья вам не будет! Я не хочу погибать безвременно, я жить хочу! Поймите, мне двадцать лет!» — писала Ниночка братьям… Но никто не услышал ее крика…

Выходя из кабинета инспектора, Морской тщетно старался взять себя в руки. Он понимал, что начитался адской смеси из лжи и фактов, понимал, что стал невольно жертвой белой пропаганды, понимал, что не учитывает общую жестокость того времени… Все понимал, но ничего не мог поделать с ощущением липкого ужаса и желанием не иметь больше с товарищем Саенко ничего общего.

Осталось только как-то оправдаться за это перед наркомом Скрыпником…

* * *

Морской пришел домой довольно рано, но чувствовал себя так, будто опять всю ночь разгружал вагоны где-то на полустанке прифронтового Саратова…