Генералиссимус Суворов. "Мы русские - враг пред нами дрожит!" - Арсений Замостьянов

После славной победы в Суворове, как это обыкновенно и случалось, проснулось литературное вдохновение. О штурме хотелось рассказывать и устно (на многочисленных праздничных застольях), и письменно. Мало совершить подвиг – нужно уметь о нём рассказать, преумножив не только признание в высших кругах, но и уважение армии. Ведь офицерство ревниво прислушивалось к пересудам: кого генерал-аншеф выделил в рапорте командующему, насколько внимателен к заслугам нижних чинов… На такое внимание благодарно отвечали преданностью. И, несмотря на то, что рапорт и письма Потёмкину не были предназначены для чужих глаз – в редуцированном варианте его содержание разошлось на легенды. Первое обстоятельное (написанное после краткого) донесение Светлейшему из Измаила приоткрывало подробности штурма: «Легло наших героев сухопутных с флотскими за отечество до двух тысяч, а раненых больше. Варваров, получавших провиант, до 40 000, но числом менее того; в полону при разных пашах и чиновниках около трех, а всех душ до пяти тысяч, протчие погибли. Провианта у них оставалось с лишком на месяц. Военной амуниции и припасов множество. Пленные отправятся немедленно по партиям в Бендеры. Трофей – больших и малых пушек ныне около 200 и знамен до 200, должно быть больше. Победоносное войско подносит Вашей Светлости городские ключи» – эти слова генерал-аншеф начертал 13 декабря. Чуть позже, тем же днём, Суворов напишет Потёмкину: «Светлейший Князь! Милостивый Государь! Простите, что сам не пишу: глаза от дыму болят… Сегодня у нас будет благодарственный молебен у нашего нового Спиридония. Его будет петь Полоцкий поп, бывший со крестом пред сим храбрым полком. Фанагор[ий]цы с товарищами отсюда пойдут сего числа домой…». Полоцкий поп – это не кто иной, как отец Трофим Куцинский. Молебен после победы справлял именно он. В более позднем письме Потёмкину Суворов расскажет о его подвиге подробнее – и батюшка вполне заслужил такое внимание в переписке двух великих екатерининских орлов: «Полоцкого пехотного полка священник Трофим Куцинский, во время штурма Измаильского, ободряя солдат к храброму с неприятелем бою, предшествовал им в самом жестоком сражении. Крест Господен, который он, яко знамение победы для воинов, нес в руках, пробит был двумя пулями. Уважая таковую его неустрашимость и усердие, осмеливаюсь просить о пожаловании ему креста на шею». Речь, несомненно, шла о Георгиевском кресте. Но в статуте ордена о священниках не говорилось ни слова, и прецедентов подобного награждения не было! Да и статус полкового священника не был закреплён законодательно. Словом, случился юридический казус. И всё-таки императрица не оставила отца Трофима без награды, нашла, как мы бы нынче сказали, компромиссный вариант. Ему был пожалован наперсный крест с бриллиантами на георгиевской ленте. По ходатайству Екатерины священник Полоцкого пехотного полка был возведён в сан протоиерея. Пусть и с натяжкой, но его считают первым священником – георгиевским кавалером. И случилось это во многом благодаря отеческой внимательности Суворова к своим «чудо-богатырям». А уж перед священством Суворов и подавно благоговел. Ведь и вся суворовская наука побеждать была пронизана верой в победу, поскольку защита Отечества воспринималась как боговдохновенное служение: «Умирай за Дом Богородицы, за Матушку, за Пресветлейший Дом! Церковь Бога молит. Кто остался жив, тому честь и слава!». И после такой проповеди – азы солдатской науки: «Солдату надлежит быть здорову, храбру, твёрду, решиму, правдиву, благочестиву. Молись Богу! От Него победа! Чудо-богатыри! Бог нас водит, Он нам генерал!».

Длинный отчёт Потёмкину был, конечно, плодом коллективного труда Суворова и его ближайших помощников. Надо думать, князь Григорий Александрович на одном дыхании читал эти строки, описывавшие обстоятельства последнего великого триумфа правителя екатерининской России: «Таковой жестокий бой продолжался 11 часов… Жестокий бой, продолжавшийся внутри крепости, чрез шесть часов с половиною, с помощью божиею, наконец решился в новую России славу. Мужество начальников, ревность штаб– и обер-офицеров и беспримерная храбрость солдат одержали над многочисленным неприятелем, отчаянно защищавшимся, совершенную поверхность, и в час пополудни победа украсила оружие наше новыми лаврами…

Таким образом совершена победа. Крепость Измаильская, столь укреплённая, столь обширная и которая казалась неприятелю непобедимою, взята страшным для него оружием российских штыков… Число убитого неприятеля до двадцати шести тысяч… В крепости Измаильской найдено двести сорок пять пушек, в числе коих девять мортир, да на берегу двадцать… В трофеи взято триста сорок пять знамён… Урон с нашей стороны в сей столь твёрдой крепости не более как убитых нижних чинов тысяча восемьсот пятнадцать, раненых две тысячи четыреста сорок пять…».

А. В. Суворов в лубочных картинках

Суворов докладовал о штурме Потёмкину, Потёмкин, в свою очередь, императрице. У интерпретаторов истории возникло впечатление, что князь Таврический преуменьшил роль Суворова в штурме Измаила. В первом донесении Екатерине Потёмкин писал следующее: «Храбрый генерал граф Суворов-Рымникский избран был мною к сему предприятию. Бог помог! Неприятель истреблён; более уже двадцати тысяч сочтено тел, да с лишком семь тысяч взято в плен и ещё отыскивают. Знамён триста десять уже привезены и ещё собирают. Пушек будет до трёхсот. Войска ваши оказали мужество примерное и неслыханное. Обстоятельства донесу после; отправляюсь ради осмотра Дуная, а флотилия уже готовится на новые предприятия. Повергаю к освящённым стопам Вашего Императорского Величества командовавшего штурмом генерала графа Суворова-Рымникского, его подчинённых, отлично храброе войско и себя».

Во второй реляции Потёмкин, разумеется, тоже писал о Суворове: «Отдав справедливость исполнившим долг свой военачальникам, не могу я достойной прописать похвалы искусству, неустрашимости и добрым распоряжениям главного в сём деле вождя, графа А. В. Суворова-Рымникского. Его неустрашимость, бдение и прозорливость всюду содействовали сражающимся, всюду ободряли изнемогающих и, направляя удары, обращавшие вотще неприятельскую оборону, совершили славную сию победу».

Так повествовал Потёмкин о Суворове – разумеется, с искренним почтением, но, может быть, князь не был достаточно восторжен и настойчив в просьбах по достоинству наградить Суворова. Такую настойчивость Потёмкин проявил после Кинбурна и Рымника, а после Измаила он почему-то не торопился произвести Суворова в фельдмаршалы. Да, Суворов не был «старейшим» из действовавших на тот период генерал-аншефов, но напор Потёмкина позволил бы императрице нарушить принцип старшинства. Случай Измаила был исключителен и заслуживал исключительных наград.

Наступала пора награждений, комплиментарных афоризмов и велеречивых поэтических од измаильским победителям.

В именном указе Сенату императрицы Екатерины значились громкие слова, но содержание просматривалось скромное: «Наш генерал граф Суворов-Рымникский… быв употреблён в армии, под предводительством нашего генерал-фельдмаршала князя Григория Александровича Потёмкина-Таврического противу неприятеля имени христианского действующей, и оказав разные опыты искусства и храбрости в течение прошедшей кампании, заслужил новую честь и похвалу точным и наилучшим исполнением порученного ему от главного предводителя, наипаче же во взятии приступом города и крепости Измаила с истреблением армии турецкой там находившейся… Всемилостивейше пожаловав его подполковником нашей гвардии Преображенского полку, повелеваем сенату Нашему на память отличных заслуг его вытеснить медаль с его изображением и заготовить к подписанию Нашему похвальную грамоту с означением его подвигов.