Шпион среди друзей. Великое предательство Кима Филби - Бен Макинтайр

Хотя резюме, которое Бруман-Уайт подготовил для Макмиллана, претендовало на объективность, в нем просматривался «сильный крен в сторону невиновности Филби». Против его бывшего коллеги нет никаких серьезных улик, настаивал Бруман-Уайт, а работу тот потерял из-за юношеского заигрывания с идеями коммунизма и опрометчивой дружбы с Гаем Берджессом. Эти выводы были созвучны настрою самого Макмиллана. Классический итонский аристократ, Макмиллан считал работу в разведорганах грязноватой, а скандал вокруг Филби — ненужной перебранкой между МИ-5 и МИ-6. Ему очень хотелось избежать скандала, не говоря уже о судебном разбирательстве. «Что может быть хуже публичных разборок и инсинуаций», — произнес Макмиллан на заседании кабинета министров всего за пять дней до того, как Липтон бросил перчатку. Глава Форин-офиса желал одного: поскорее закончить эту постыдную, неподобающую мышиную возню.

Седьмого ноября Макмиллан поднялся на трибуну Палаты представителей и сделал заявление, вероятно написанное Николасом Эллиоттом и Ричардом Бруманом-Уайтом:

Мистер Филби водил знакомство с коммунистами во время и после университетской учебы, однако не обнаружено никаких доказательств того, что именно он предупредил Берджесса или Маклина. Находясь на государственной службе, он исполнял свои обязанности квалифицированно и добросовестно. У меня нет никаких оснований полагать, что мистер Филби когда-либо предавал интересы страны, или отождествлять его с так называемым Третьим, если таковой вообще существовал.

Следом за ним Ричард Бруман-Уайт разразился горячей речью в защиту Филби — «человека, чье имя очернили» — и яростной атакой на Маркуса Липтона, последователя сенатора Маккарти и охотника на ведьм, который слишком труслив, чтобы повторить свои обвинения за стенами Палаты представителей и тем самым подвергнуть себя риску судебного преследования.

Он [Липтон] предпочитает действовать по подозрению, очернять по подозрению, направлять общественные подозрения на человека, чья вина не доказана. Оставим на его совести, исправит ли он моральный ущерб, нанесенный жене, детям и друзьям обвиняемого. Единственное, что можно предъявить мистеру Филби, это то, что Берджесс у него останавливался и что у него были приятели среди коммунистов. Возможно, он был не слишком разборчив в выборе друзей, но кто из этой почтенной аудитории готов утверждать, что все его друзья были и остаются вне всяких подозрений?

Со скамей лейбористов раздались недовольные выкрики — дескать, это очередная попытка отмыть козла добела.

— Те, кто кого-то выгораживает, чем бы они ни руководствовались, принадлежностью ли к узкому кругу или закрытому клубу, дружескими ли отношениями или чем-то еще, пусть хорошенько подумают и прямо сейчас, — заявил Фрэнк Томни, жесткий северянин.

Липтон перешел в контрнаступление.

— Никто в этом зале и там, за его пределами, не заткнет мне рот, пока я исполняю свой долг, — взъярился он.

— Скажи это там! — хором закричали тори.

Ответ Липтона прозвучал не слишком убедительно:

— Даже мистер Филби не потребовал, чтобы я повторил это там. — После чего он сел и заметно сник.

Теперь Филби оставалось только добить врага. Эллиотт сообщил ему по секрету, что Макмиллан его выгородит. Впрочем, одной реабилитации недостаточно, надо заставить Липтона взять назад все обвинения, и как можно скорее, унизив его публично. И после этой телефонной консультации Филби велел матери говорить всем звонящим, что завтра утром в Дрейтон-гарденс, в квартире Доры, он собирает пресс-конференцию.

Когда восьмого ноября, за несколько минут до одиннадцати, Филби вошел в дом, он получил приятное подтверждение своему новоявленному звездному статусу. Лестница была забита представителями ведущих мировых изданий.

— Господи! — воскликнул он. — Добро пожаловать.

Филби тщательно подготовился. Свежевыбритый и аккуратно подстриженный, хорошо сидящий костюм в полосочку и строгий официальный галстук, плюс обворожительная улыбка. Поток журналистов хлынул в гостиную его матери, где все рассредоточились по стеночкам. Заработали вспышки фотокамер. С подчеркнутой (и расчетливой) старомодной галантностью Филби попросил журналиста, усевшегося в кресло, уступить место стоящей в дверях даме. Мужчина вскочил на ноги. Все это под камеры.

А дальше был драматический tour de force[14], невозмутимая демонстрация публичного вранья, доступного лишь немногим политикам или адвокатам. Никакого заикания, ни намека на нервы или смущение. Филби смело глядел миру в глаза и врал напропалую. Видеозапись знаменитой пресс-конференции по сей день используется МИ-6 в качестве рабочего пособия, такой мастер-класс по части лицемерия.

Сначала Филби прочитал заготовленное заявление о том, что он до сих пор хранил молчание, так как в свое время дал подписку о неразглашении (Официальный секретный акт) и потому по закону не мог обнародовать информацию, связанную с его статусом правительственного чиновника.

— Эффективность нашей службы безопасности может быть подорвана раскрытием деталей, касающихся ее организации, личного состава и методов работы, — читал он размеренно, что твой чиновник Уайтхолла, стоящий на страже некогда установленных заповедей британской секретности.

Эдвин Ньюман из американской корпорации Эн-би-си был уполномочен задавать вопросы.

— Если существовал Третий, им были вы?

— Нет.

— По-вашему, такой человек был?

— Без комментариев.

— Мистер Филби, через несколько месяцев после исчезновения Берджесса и Маклина Форин-офис попросил вас подать в отставку. Министр сказал, что в прошлом у вас были связи с коммунистами. Вам поэтому предложили уйти в отставку?

— Мне предложили уйти в отставку из-за неосмотрительных связей.

— Вы имеете в виду вашу дружбу с Берджессом?

— Верно.

— А как насчет утверждений о связях с коммунистами? Вы можете что-нибудь сказать по этому поводу?

— Последний раз я говорил с коммунистом, зная о том, что он коммунист, примерно в 1934 году.

— Вы хотите сказать, что после этого вы не отдавали себе отчета в том, что разговариваете с коммунистом.

— Последний раз я говорил с Берджессом в апреле или мае пятьдесят первого.

— Он не давал вам понять, что он коммунист?

— Никогда.

— По-прежнему ли вы считаете Берджесса, который одно время жил у вас в Вашингтоне, своим другом? Что вы к нему сейчас испытываете?

— Я нахожу его действия достойными сожаления…

Тут Филби на мгновение умолк, как человек, судя по всему, борющийся с целой гаммой эмоций: чувством долга, своей совестью, личной преданностью и болью от предательства близкого друга.

— …по поводу дружбы я бы предпочел не распространяться, поскольку это очень сложная тема.