Право первой ночи - Джудит Айвори

Здесь его знали и любили многие, он наверняка был душой компании. Приятели наперебой просили порадовать их новой шуткой или изобразить какой-нибудь смешной акцент. Отвечая им, он поначалу пытался вплетать в свою речь прежние цветистые обороты и ошибки, но вскоре отказался от попыток подладиться под свое прежнее окружение и стал говорить правильно. Естественно, это не прошло незамеченным и вызвало целый град добродушных шуток, но нисколько не повлияло на дружескую обстановку за столом. Их наперебой старались угостить: Мика — элем, Винни — лимонадом.

Вскоре Мик снова заговорил о танцах.

— Через час сюда набьется столько народу, что яблоку будет негде упасть!

В отличие от него первый танец, полька, не доставил Винни особого удовольствия. Она едва поспевала за его проворными скачками и казалась себе весьма неуклюжей, несмотря на его постоянные похвалы.

Потом заиграли вальс, и Мик буквально полетел над полом.

— Значит, вы умели танцевать вальс? — возмутилась Винни.

— Не такой чопорный и замысловатый, как принято у вас, но умел! — Он рассмеялся и беспечно пожал плечами: — Не мог же я лишить вас удовольствия дать мне урок вальса!

— А что еще вы умели задолго до того, как я начала вас учить? — Винни нисколько не обиделась на его шутку и с охотой продолжила игру: — Может, вы и говорить умели, как настоящий лорд?

Он лишь загадочно ухмыльнулся в ответ, как будто не исключал и такой возможности.

Винни и самой недавние трудности и борьба за правильное произношение Мика все чаще казались дурным сном, так естественно и просто давалась теперь Мику нормальная речь. Правда, он едва не сел в лужу со своим Парижем. И она невольно хихикнула, вспомнив настырную особу в чайной, старательно строившую ему глазки без всякой надежды на успех.

Ведь Мик принадлежит ей, Винни.

Да, она больше не боялась себе в этом признаться: ей, и только ей! Они кружились в вальсе на тесном пятачке, а народ все прибывал и прибывал. Из Корнуолла здесь был один Мик, но в толпе мелькали выходцы из многих провинций, не считая цыган, ирландцев и евреев. Дети бедняков, явившиеся в Лондон в поисках рая на земле. Винни вслушивалась в их голоса и думала, что сама чувствует себя как в раю, хотя всего в паре кварталов к востоку находилось самое опасное место в этом городе. Зато в «Быке и бочке» было уютно и тепло, здесь пили эль и пели песни.

А главное — здесь играла музыка. И они с Миком не пропускали ни одного танца. Винни разгорячилась, стараясь освоиться с непривычными быстрыми ритмами. Пусть это будет ее собственный маленький бал в захудалом пабе на рабочей окраине Лондона. Наконец стало так тесно, что танцоры начали задевать друг друга. Воздух стал душным и спертым от множества тел. А люди все шли и шли, несмотря на будний день.

Из задней двери вынесли столы и поставили на пятачке для танцев. Винни решила, что танцы закончились, но та из женшин, которую звали Нэнси, дернула ее за руку и сказала:

— Желающие танцевать могут подняться на сцену! — Она показала, куда именно.

«Сценой» оказались три длинных неструганых стола, сдвинутых вместе. Мужчины, в том числе Мик, быстро передвинули мебель. Мик умудрился захватить для них два стула возле самой «сцены».

Когда музыка зазвучала вновь, Нэнси, ее подруга Мери и еще две женщины взобрались на столы и стали танцевать. Но теперь это был совершенно другой танец.

Нэнси подобрала подол, так что стал виден край нижней юбки, подбоченилась и двигалась с поразительной легкостью и грацией. Не отставали от нее и товарки.

Вскоре лица у всей четверки заблестели от пота, и тут произошло нечто из ряда вон выходящее: на глазах у честной компании они сняли блузки! Конечно, нижнее белье с огромным количеством рюшей и оборочек скрывало то, что не положено открывать, но руки были оголены до плеч!

Винни в ужасе оглянулась на Мика, но он почти не смотрел на танцовщиц, увлеченный беседой со своим соседом. Видимо, это зрелище его нисколько не удивило.

Чего нельзя было сказать о Винни. Она совершенно растерялась.

— Вы не проголодались? — осведомился Мик, стараясь перекричать музыку. И тут же решил за нее: — Я сейчас что-нибудь раздобуду!

Как только он ушел, Мери, подруга Нэнси, соскочила со стола и села передохнуть на стул, где до этого сидел Мик. Немного отдышалась и снова взобралась на «сцену», бросив через плечо:

— Здесь может плясать кто угодно! Айда с нами!

Винни чуть не свалилась со стула.

А девушка добавила:

— Конечно, если ты хочешь!

— Не хочу, — выпалила Винни, испуганно мотнув головой.

Как ни странно, поведение ее новых знакомых уже не казалось ей предосудительным. Разве что самую малость... Винни была очарована их грацией, а также бесшабашным весельем и дружелюбием.

— Ты не подумай, мы не шлюхи! — крикнула ей Мери.

— Да что вы, я и не думала ни о чем подобном! — Впрочем, такая мысль промелькнула у нее в голове.

— Я работаю на швейной фабрике, — сообщила Нэнси, — а Мери торгует цветами и фруктами. Мы порядочные девушки. — И она со смехом добавила: — Но мы любим парней! И любим танцы!

Да, Винни тоже любила танцы и, не удержавшись, притопывала в такт музыке.

Однако на этом все вольности кончались. Винни сидела с самым чинным видом, в то время как Нэнси прямо у нее на глазах отхлебнула добрых полкружки эля и снова влезла на стол.

Полька сменилась канканом, и Винни стала выделывать новые па, оставаясь на своем месте.

Девушки между тем высоко поднимали ноги, отплясывая на столе. Винни невольно залюбовалась их стройными ножками.

Ей почему-то вспомнилась собственная мать. За те шесть лет, что Хелен Боллаш прожила в семье, она почти не обращала внимания на свою дочь, а когда вдруг замечала ее, Винни оставалось только пожалеть. Девочка еще не умела говорить, но чувствовала, что мать терпеть ее не может. Маркиза Сэс-сингли родила совсем юной, ей было восемнадцать лет. В двадцать четыре года она ушла из дома, а в двадцать шесть — погибла.

При Винни никто не позволял себе говорить о матери худо, хотя наверняка светские кумушки вовсю судачили о ее диком нраве. Диком нраве, или, как называл это Мик, страсти к приключениям.

Жаль, что она не пошла в мать. Хелен Боллаш, окажись она здесь, не отказалась бы сплясать на столе, остаться в нижней сорочке и показать окружающим свои ножки. А отец, если бы он при этом присутствовал, не обратил бы на ее поведение никакого внимания. Ему просто не было до нее дела. Лайонел Боллаш считал единственным достоинством жены ее безупречную дикцию, самое грубое ругательство звучало в ее устах прекрасной музыкой.

Страсть к приключениям и тяга к новому.