Рыцарь ночного образа - Теннесси Уильямс

— Ну что? Я не слишком безобразен?

Конечно, Билли Спанглер не отменил решения о приеме на работу новой девушки, Глэдис, но последовавшая за этим ночь была для него очень нелегкой. Он никак не мог удобно устроиться в постели. Единственное положение, которое казалось ему удобным, было лежа на животе, но это положение вызывало неправильные мысли, ощущения и образы, как в его голове, так и в теле, особенно в теле. В один из моментов он обнаружил, что ритмически поднимает и опускает свой таз на столь податливом матраце, и это непроизвольное движение сделало для Билли очевидным, что его опыт с Большой Эдной ослабил — временно — его спартанскую выдержку, которой он так гордился. В конце концов он перевернулся на спину и начал читать «Отче наш». Обычно при первых признаках бессонницы ему хватало нескольких строчек этой молитвы, чтобы начать переселяться в страну снов, но этой ночью он дочитал ее до конца и остался в том же состоянии. В конце концов Билл и понял, что у него в голове. Он сам себя поставил в уязвимое положение, наняв не просто красивую девушку, — неотразимую красавицу. Поняв это, он снова перевернулся на живот. И сразу же уснул.

Когда на следующее утро новая девушка появилась на работе, Билли изо всех сил старался не выказать ей особого внимания — ни признака фаворитизма! Он загрузил ее работой так, как будто она работала в автокафе столько же, сколько и две другие девушки. Конечно, он тайком, так, чтобы она не видела, наблюдал за ней. Он смог увидеть, как быстро она все схватывает, это было просто удивительно. Можно было подумать, что она была разносчицей в автокафе с пеленок, так быстро она двигалась, выполняя заказы. Все ее внимание уделялось работе, и она не показывала никаких признаков эмоциональной нестабильности.

После полудня Билли убедился, что его новая девушка, Глэдис, была одна на миллион, по приблизительной оценке. Она не только принимала заказы быстро и весело, но еще и выкрикивала эти заказы цветному повару на, кухне с такой властностью в голосе, что ее заказы выполнялись вдвое быстрее — быстрее, чем когда они выкрикивались самим Билли.

— Боже мой, она богиня! — так он сказал себе по поводу новой девушки, и теперь, когда она так блестяще проявила себя как наилучшая служащая автокафе, о которой можно было только мечтать, Билли почувствовал себя вправе высказать ей свое удовлетворение.

— Богиня, — сказал он ей, — как дела? Вы не устали?

А она улыбнулась ему в ответ:

— Нет, сэр, я чувствую себя прекрасно, просто прекрасно!

— Прекрасно? — переспросил он ее.

— Да, сэр, прекрасно, — повторила она.

Это был разговор вроде и бесцельный, но выражавший добрую волю. И Билли почувствовал, что добрая воля должна быть краеугольным камнем их отношений. Каким-то странным образом ему не было неудобно из-за красоты новой девушки. По всей видимости, эксперимент с Большой Эдной очистил его. Это было как извержение, и, наверное, большая часть его жестокости нашла себе выход, сделав его спокойнее и чище внутри. Он чувствовал себя, как будто принял слабительное, которое помогло ему вывести все шлаки и оставило его тело чистым, как у новорожденного младенца.

— Ну как дела, милая? — спрашивал он каждый раз, когда она проходила мимо него, и она неизменно отвечала:

— Просто прекрасно, мистер Спанглер. Я ни капельки не устала.

Она еще не надела униформу. Униформа Большой Эдны ей не подошла и была отослана к портному для подгонки. Ее должны были принести в четверть шестого, и Глэдис могла бы переодеться. Билли Спанглер очень боялся этого момента — пойдет ли ей форма? — и представлял себе, что она будет сидеть просто идеально. У нее были молодые безупречные формы, а то, как она двигалась — очень быстро, немного покачиваясь — говорило о хорошем здоровье и правильном образе жизни.

Ровно в пять пятнадцать униформа вернулась от портного, и Билли сказал новой девушке:

— Глэдис, милая, прибыла ваша униформа.

— О, Господи, — воскликнула Глэдис. Голос ее дрожал. Можно было подумать, что она рассматривала униформу как привилегию и торопилась надеть ее, ликуя, как молодой солдат, надевший мундир своей армии. Но что-то было не так, то ли в размерах, то ли в подгонке, потому что когда она вышла из женского туалета, на ее прекрасном личике лежала тень недовольства.

— Ах, мистер Спанглер, — сказала она, — брюки слишком тугие. Наверху не застегиваются.

— Что? — сказал Билли.

— Посмотрите, — ответило от ему.

Билли мог убедиться, что так оно и было. Брюки были сделаны слишком узкими и бедрах или в талии и верхняя пуговка не застегивалась. Ширинка сверху образовывала щель, в которую было видно розовое ни жнее белье девушки и плоть, просвечивающая сквозь него, цвета свежей юной розы, так что Билли мгновенно вспыхнул.

— Могу я снять их? — спросила девушка. Билли подумал немного, отвернувшись к окну, рассеянно глядя на улицу, руки — в карманах.

— Нет, — ответил он в конце концов. — Походите в них, а завтра мы снова попытаемся подогнать их, или даже купим вам новые.

С этого момента Билли стало очень неудобно в автокафе, и каким-то образом его неудобство влияло на всех трех девушек. Неприятности пошли чередой, мелкие неприятности, не стоящие упоминания, но накапливающееся волнение и напряжение стали совсем тяжелыми к тому времени, когда пора было закрываться.

Новая девушка вела себя с безукоризненным достоинством. Билли вынужден быть отдать ей в этом должное. Даже когда еще одна пуговица отлетела от недозастегнутой ширинки, она не потеряла душевного равновесия.

— Я потеряла еще одну пуговицу, — все, что она сказала. Она уже повязала вокруг талии чистенькое голубенькое полотенце, вроде фартучка, чтобы спрятать обнажившиеся розовые трусики.

За несколько часов до закрытия Билли говорил себе: «Лучше бы я послал ее домой с самого начала». Но потом это как-то выскользнуло из его памяти, и когда подошло время закрываться, он был ужасно удивлен, обнаружив, что он велел двум другим девушкам идти, а новенькой — остаться.

— Ну, это потому, — успокаивал он себя, — что я чувствую, она нуждается в дополнительных инструкциях.

Может быть, в этом мире для личного счастья необходима некая доля паранойи. Человеку не обязательно иметь мессианский комплекс, но, с другой стороны, мало чего хорошего получается и от полностью иконоборческой точки зрения на себя и свое положение. Гевиннер был романтиком. Мы уже открыли эту его тайну. Простой факт его подъема на башню дома Пирсов дал нам больше, чем ключ, к этой доминирующей черте его характера. Конечно, Америка в целом и южные штаты в частности являются воплощением настоящего романтического жеста. Это было открыто и установлено в череде поколений вечным Дон Кихотом. С течением времени, конечно, бизнесмены взяли верх над Дон Кихотом, и тот оказался в изгнании в собственном доме: по крайней мере, когда романтика покорения новых земель выдохлась. Но изгнание не загасило его сверкающий дух. Его замки нематериальны, его дороги бесконечны, посмотрите в глаза американцам, и вы быстро встретите прекрасное печальное безумие его взгляда, или заметите его руки, делающие угловатые, но широкие жесты, или встретитесь с ним, просто передавая солонку незнакомому соседу за столиком неописуемой закусочной в каком-нибудь американском «обжорном ряду». Он может заговорить с вами со спокойной мудростью о дорогах того мира, где он странствовал в своем рыцарском поиске. Он может рассказать вам, где можно быстренько трахнуться в городе, удаленном на две тысячи миль от точки, где вы встретились с ним, или может отвести к такому же месту за ближайшим углом. Или, может быть, его карманный ножичек только что вырезал романтически большую и славную дыру в стене уборной на станции. Рабочий он неважный, хотя иногда — блестящий. Его работа занимает не слишком большую часть его сил и времени, и он питает отвращение к жировым отложениям, накапливающимся на нем от сидячей работы. Он не умеет обращаться с полицейскими. Для них он слишком американец. Наша полиция ладит только с фальшивыми и бездуховными людьми, раздавленными древним колесом Европы. Дон Кихот Ламанчский не раздавлен. Его длинный скелет слишком упруг и пружинист. Наши надежды покоятся на том, что наше общество инстинктивно любит его, и что из него получится блестящий политик. Наша опасность — в том, что он становится нетерпеливым. Но кто может сомневаться при встрече с ним, отвечая на его крепкое импульсивное рукопожатие и замечая безумную честность его взгляда, что это он, человек, наконец-то избранный? И тогда — какое нам дело до его безумия?