Ева - Любовь Баринова

Говоря о мостах, Саня, как всегда, приходит в необыкновенное возбуждение. И его кадык тоже. Тот того гляди выпадет в поднос, где уже лежит разогретый сэндвич. Саня ставит бумажный стакан с кофе. Кофе тут же принимается дымить в лицо Герману утренними белыми завитушками. Саня докладывает салфетки, два порционных пакетика с сахаром, пластиковую палочку-ложечку.

— Спасибо, — говорит Герман и идет с подносом к столику рядом с холодильной витриной. Он всегда выбирает это место, если оно свободно, пытаясь одомашнить огромное социальное сооружение с залами, лабиринтами, лестницами, магазинами и кафе. Вроде как кот, который живет тут у продавщицы в газетном киоске и иногда по ночам выбирается в зал ожидания и облюбовывает одно из кресел. Одно и то же на несколько ночей подряд.

На что это похоже? Это пребывание Германа на вокзале? Эти его бесцельные прогулки днем по Москве? Ну, это как если вдруг падать с горы и удачно приземлиться на выступ где-нибудь выше середины. Довольно широкий выступ, возможно, даже с деревом. Безопасный и уютный, с прекрасным видом на море, скалы, корабли и пляжи внизу. По нему можно даже пройтись. Дерево может оказаться с ягодами. Можно их поесть. Можно выспаться. Единственная проблема — выбраться с этого выступа невозможно. Кругом отвесные скалы, а далеко внизу бьются о камни волны. Можно только шагнуть вниз.

Несколько дней назад Герман явился к школе, где учится Ариша, дождался, когда она пойдет домой, подошел и попытался объяснить, что он не может вот так оставить ее одну, она еще не взрослая. Ариша (она и не она, темные круги под глазами, повзрослела лет на пять) выслушала его, но не произнесла ни слова. А спустя несколько часов с ним связался по телефону, а потом и приехал на вокзал Митька. В шапке-ушанке, покрытой снежной коркой. С пакетом фисташек, которые он не переставая грыз.

— Я не знаю, Герман Александрович, что у вас с Аришей произошло. Она попросила меня передать… — Отвел взгляд. — Она сказала так: если вы еще раз попытаетесь с ней увидеться, она воспримет это как сигнал, чтобы покончить с собой. Если вы не хотите, чтобы она это сделала, то должны уехать и никогда не возвращаться. Я не понимаю, что все это значит, но прошу вас — уезжайте.

— Митя, но куда мне ехать? А кроме того, она ведь еще не взрослая в настоящем смысле слова.

— Я надеюсь, что все как-то… наладится. Она не шутила, Герман Александрович. Я ее знаю — это не пустые угрозы. С ней произошло что-то непостижимое. Как в фильмах, когда в тело вселяется кто-то другой. Я не понимаю, ничего не понимаю. Спрашиваю, но она молчит. Еле держится, но ничего мне не говорит. Что случилось-то, Герман Александрович?

— Одна очень старая история, Митя, выпустила шипы. Ариша не хочет, чтобы ты знал об этом, чтобы вообще кто-нибудь знал.

— Похоже на нее. Но мне она всегда обо всем говорила, а в этот раз и мне ни словечка. Я вас очень прошу, Герман Александрович, уезжайте. Пока все как-то не наладится. За Аришу не переживайте. Мы с ней справимся. А если что-то изменится, я вам сообщу. Ну и, если хотите, буду иногда писать, как у нас дела. Только, пожалуйста, сделайте так, как она просит.

— Митя, давай пока договоримся вот о чем. Я буду переводить для Ариши деньги тебе, ты только не говори ей, хорошо?

— Ладно. Но вы уедете? Я могу ей это передать?

— Я не знаю, Митя. Честно — не знаю.

Герман ест не торопясь. С запахом кофе наплывают запахи приближающегося утра. Они просачиваются еще робко, вполсилы, заискивающе. Проникают с улицы с пассажирами нового дня. Свежий запах духов, дезодоранта, утреннего волнения и возбуждения, а еще — снега, ввезенного на колесиках сумок и принесенного на плечах. Разогретого тела, жара запястий.

У стойки материализуется толстяк с белой собачкой на руках.

— Дай еще чаю. — Голос толстяка тонок, едва различим в его же шумном сопении и тяжелом дыхании. — И булочку. Холодина на улице. И снег все метет. Я только что выходил, смотрел. Вот думаю: а вдруг поезд опоздает? А у нас билеты на самолет.

— Да не переживайте, — говорит Саня, собирая толстяку поднос и заигрывая с собакой, — поезда ходят как часы.

На стуле в углу стоит стопка потрепанных книжиц. Уборщица подбирает их в зале. Любовные романы забирает себе, а остальные приносит сюда. Детективы, боевики, сборник разгаданных кроссвордов. Герман иногда что-нибудь берет, чтобы заглушить мысли в голове. Со вчерашнего дня в стопке появилось что-то новенькое, он вытягивает покетбук. А, знакомая серия по психологии, такие тоже бросают тут. «Как найти мужа» или «Я научу вас быть счастливыми». Эта называется «Как вырастить лучшего ребенка на свете». Герман берт книгу, листает, вздыхает.

— Саня, не убирай стакан с кофе, ладно? — просит он, собираясь выйти покурить.

Саня кивает. Парень попал в плен к толстяку и его собаке. Опершись на стойку, толстяк грузит Саню подробным планом действий в случае, если поезд с его женой опоздает. Можно было, конечно, и не просить присмотреть за кофе и недоеденным сэндвичем. Уборкой со столов Саня занимается редко: на нескольких столиках стоит строй пустых и недопитых стаканчиков, тарелок с остатками сэндвичей, облачков салфеток, разноцветных от соусов.

На улице темно и зыбко, как и бывает в этот ранний час. Снег идет сильный, но соблюдает приличия — не бросается с налету, не колет лицо, идет размеренно, сомнамбулично бормоча что-то самому себе. Конец февраля, снег уже взрослый, зрелый, уверенный в своей силе. Не то что Герман.

Пассажиров почти нет: поезда редко прибывают или отправляются в этот час. А вот служащих с лопатами много — расчищают снег, скрежещут металлом по заледеневшему асфальту. Трехтактное эхо отдается в позвоночнике и икрах. Герман выбирает неочищенную платформу, идет по ней, поглядывая на искрящийся в свете фонарей снег, рассекая снежные обездвиженные волны. Снег мягкий, легкий.

Немного погодя Герман останавливается. Закуривает. На территории вокзала теперь нельзя курить, но кого интересуют правила в пять часов утра? Герман вглядывается в темное пространство над рельсами, покачивается на краю платформы. Сбрасывает туда ногой снег — тот мелькает и исчезает в темноте. Точно там спряталось невидимое чудовище, которое пожирает снег. Герман скармливает еще порцию снега, и еще. Не может оторвать взгляд от темноты внизу. Пахнет мокрым железом рельсов. Издалека тянет дымком. Как в какой-нибудь глухой деревне, лают собаки. Снег сыплет слишком тихо.

Недоеденный сэндвич Германа поклевывает голубь. Бродит по книге. Саня уткнулся в тетрадку с лекциями. Толстяка нет. «По определению психиатров, травмирующим называют событие, выходящее за пределы нормального человеческого опыта», — читает Герман, запивая запах сигарет остывшим кофе. Переворачивает и глядит на обложку. Ах, ну да! «Как вырастить лучшего ребенка на свете». Открывает книгу ближе к концу. «У подростков бывают депрессии. Идет гормональное изменение. Им трудно сдерживать эмоции. А теперь представьте: в таком состоянии ребенок еще и хранит тайну, испытывает страх, что кто-то может его разоблачить». Пролистывает еще несколько страниц и выясняет, что под обложкой популярной психологии опубликован текст о детских травмах. На заднем форзаце фотография женщины с выступающей вперед челюстью. К. С. Правдина. Телефон и сайт, где вы можете записаться на консультацию. Герман пожимает плечами, листает книгу в начало и принимается читать. По крайней мере это не доморощенные детективы про дачниц-сыщиков.