Никто, кроме президента - Лев Гурский

На шестибуквенном слове я забуксовал капитально. Хотя его уже пришпиливала одна гласная, предпоследняя «а», я никак не мог сообразить, что такое «певица=адмирал». Маразм. При чем тут равенство? В смысле равенства полов, то есть женской эмансипации? Да-с, в истории была кавалерист-девица Надежда Дурова. Но где вы найдете женщину-адмирала? Я довольно неплохо знаю историю, но таковых не припомню. Даже несравненная Эдит Пиаф не имела бы шанса дослужиться до адмиральского звания. Все в курсе, что женщина на корабле приносит несчастье… Постой-ка, Виктор Ноевич! Ты забыл: сканворды составляют неучи для неучей. Что автоматически не подразумевает глубокого знания истории.

Едва я это понял, как сразу вычислил Глашу Колчак, однофамилицу адмирала, ту самую, которая своими брюликами обвалила газету «Обскурант». Певичка дала мне первую «к» в слове, зашифрованном как «декабрист=олигарх». Конечно, то был Каховский. Все сошлось.

В отличие от однофамильца, хозяин «Пластикса» еще легко отделался, подумал я. Всего лишь в тюрьме посидел – не такая уж большая беда по сравнению с виселицей. Декабриста, правда, вздернули за реальную попытку свергнуть царя-батюшку, а теперешний Каховский оттрубил больше года практически ни за что. Но если вспомнить, что при Сталине за «просто так» давали от десятки и выше, то, выходит, живем мы не сильно хреново. Поплоше, чем при царизме. Получше, чем при сталинизме. То есть в среднем у нас – довольно сносные времена.

Я еще раз проверил, все ли клеточки сканворда заполнены, и с чувством выполненного долга зашвырнул газету в ближайшую урну. Впереди меня ждало второе испытание – ресторан «Макдональдс» и пытка биг-маком. А что делать, раз сам себе дал слово? Терпеть.

Пушкинскую площадь я миновал за три минуты, под землей перешел Тверскую и не без опаски открыл стеклянную дверь под удлиненной «М». В этой главной обители мирового фаст-фуда, она же логово пищевого глобализма, я не был, наверное, лет десять. И потому воображал увидеть внутри яркую толпу готтентотов, заполонившую все подходы к раздаче корма. Однако посетителей было не так уж много. Локтями никто не пихался, не галдел понапрасну, очереди двигались в хорошем темпе, и одинаковые девочки – рубашки в мелкую желтую клетку, красные фартучки, красные бейсболки, розовые личики – то и дело вскрикивали «Свободная касса!» таким заученно-радостным тоном, словно и впрямь что-то смыслили в свободе.

– Добрый день, – обратилась ко мне одна из таких форменных девочек. – Слушаю вас. Пожалуйста, заказывайте.

Я бросил взгляд поверх ее бейсболки – на стену, где, ярко подсвеченные изнутри, висели плоские стеклянные коробки с цветными фотографиями наличной снеди. Многоэтажных бургеров там было полным-полно, один другого страшнее.

– Дайте мне биг-мак, – решительно сказал я, – самый гадкий.

Девочку, похоже, отучили удивляться. Желание клиента – закон.

– То есть самый маленький и дешевый? – уточнила она.

– То есть самый здоровенный и дорогой, – содрогнувшись про себя, рубанул я. Древние латиняне твердо знали: когда отдаешь долги фатуму, нельзя мелочиться, иначе жертву могут не принять. – Упаковывать не надо, я прямо тут его буду есть.

За сумму в одну треть моего дневного заработка я получил громадное многослойное чудище с двумя котлетными вкладышами и несколькими пучками салатной травы, прикрытое бледно-коричневой полусферой в небогатой россыпи кунжута. Фруктус капе кум пане, си вис вивере сане. Римляне советовали для здоровья кушать плоды с хлебом. Никто в здравом уме не рекомендовал питаться хлебом с котлетами. Даже технически к этакой вавилонской башне трудно было подступиться: укусить ее сбоку мог бы, наверное, лишь гофмановский Щелкунчик с раздвижной челюстью, а расчленять сооружение на составные части у меня, по совести говоря, не хватило мужества. Оставалось сжимать эту гору покрепче, тихо вгрызаясь в ее подножие на манер отбойного молотка. Кусочек за маму, кусочек за президента Волина, кусочек за демократию, кусочек за спецназ и еще листик салата за независимую прессу.

Помнится, с полгода назад этот «Макдональдс» пикетировали юные кадры из «Национал-возрождения России». Садизм, теперь понимаю, редкостный: всем жевателям фаст-фудов и без того грустно – на черта же усугублять людские страдания? Они бы еще московские травмпункты пикетировали, заразы, или зубные кабинеты…

Из поединка с биг-маком я вышел, ощущая в желудке тоскливую тяжесть, а в мышцах челюсти – ноющую боль, как будто я все двадцать минут исполнял команду «Чииииииз!» под прицелом фотографа-оптимиста. Булочка энд котлетки дались мне труднее сканворда, но, боюсь, гораздо легче балета.

Однако я не собирался отступать и поехал на свою торговую точку, где, по моим прикидкам, сменщик Дима уже подзаработал на прессе и вернулся к театрально-билетной рутине. Дима вправду был на месте. Только почему-то нацепил большие темные очки.

– Как съездили, Виктор Ноевич? – спросил он. В голосе мне почудилось не свойственное ему раньше пришепетывание.

– Неплохо, – сказал я, не вдаваясь в детали.

– Мне вот тоже неплохо съездили, – похвастал Дима и снял очки. Весь левый глаз его был в густой траурной кайме.

Выяснилось, что Дима успешно справился с наплывом в обеденный перерыв; даже ухитрился впарить какому-то ошалевшему дачнику два номера глянцевой «Мансарды». Но ближе к концу смены допустил промах и попался «моему» менту. Тот был не прочь взять реванш за вчерашнее, а потому усилил себя таким же напарником. Аппетиты, понятно, возросли вдвое. Дима вежливо отказал им, сочтя требования завышенными. Менты грубо намекнули на ближайшее отделение милиции. Дима, юноша продвинутый, с двумя курсами РГГУ, еще вежливее ответил, что не возражает против отделения милиции от государства – причем как можно скорей. «А в глаз?» – предложили менты, вскоре сообразившие, что их обидели. «Статья 22 Конституции России, – напомнил им Дима, – гарантирует неприкосновенность личности». После чего стражи законности нарушили не одну, а сразу несколько статей Основного Закона, не говоря уж про законы неосновные. «Почти всю выручку скоммуниздили, псы, – грустно закончил Дима. – Я только сотенную успел засунуть в ботинок, пока лежал…»

В другое время я бы прочитал юноше краткий курс этики бытового общения со стражами порядка, но сейчас меня занимало иное.

– Дима, – сказал я, – к черту ментов. Напрягись и сделай мне билет на какой-нибудь балетный спектакль. На сегодня или завтра, за ценой не постоим.

– Балетный? – удивленно заморгал юноша. Такого от меня он не ожидал. – Ага, понимаю. Балет. А какой нужен, классический или там с современными прибамбасами?

– На твое усмотрение, – отмахнулся я, – желательно померзопакостнее и подлиннее. «Лебединое озеро», а еще лучше – чего-нибудь занудное, густопсовое, а-ля рюс. Есть такие?

– У нас в Москве все есть, – заверил меня Дима. – А то, чего нет, можно организовать за отдельные деньги… Значит, так, Виктор Ноевич, возьмите бабок побольше и через час… нет, лучше через полтора встречаемся на Воздвиженке, у нашей главной билетной конторы, ну помните. Я прямо сейчас туда поеду и буду разговаривать с Кашиным. Он жучина тот еще, но я его уломаю.