Демидовский бунт - Владимир Буртовой

Время тянулось нестерпимо долго. Солнце опустилось на срез обрыва, и тень накрыла лодку, часть реки и медленно подбирала под себя ширь Тобола, бесшумно подкрадывалась к ярко-розовому восточному берегу. Илейка перевел взгляд со степного правобережья на Усть-Уйскую крепость – на башне около пушки поменялся караул. Солдат в треуголке высунул голову в бойницу и внимательно посмотрел на лодку у обрыва и на Илейку с собакой, успокоился, пропал.

– А отца Киприана все нет, – с долей беспокойства проговорил Илейка, обращаясь к единственному живому существу рядом – Иргизу. – Пора бы ему и прийти. Как в ночь поплывем по такой бешеной реке?

По стремнине, ворочаясь и вскидывая вверх то одну, то другую ветку, проплывало как раз кривое дерево. Илейка встал, не решаясь сразу что-то предпринять.

– Не приключилась ли беда с ним? – на всякий случай привязал Иргиза веревкой к скамье. Пес заметался, начал грызть крепкую пеньку, но Илейка строго прикрикнул:

– Сиди, Иргиз, сиди! Тихо же! Солдат всех взбаламутишь, набегут скопом. А ну как не по своей воле задержался отец Киприан? Что же мне теперь делать? – Снова сел на кормовую доску, уставился на открытые ворота – не видно монаха! Вскочил на ноги, ругнул себя от всего сердца: – Будто и в самом деле дитя малое, неразумное! Осталось подгузник постелить да слюни распустить с губы на рубаху. Надобно узнать обо всем, пока не стемнело вовсе. До сей поры был я у взрослых побродимов на руках, как за каменной стеной жил. Теперь вот, Иргиз, один остался как перст. Пойду спросить об отце Киприане, – подхватил длинный посох, сунул нож за гашник[11], запахнул кафтан потуже. У ног заскулил пес, но Илейка погрозил ему посохом, и пес утих, следил молча за молодым хозяином, пока тот взбирался по крутой тропке.

Илейка подошел к калитке рядом с воротами, заглянул боязливо – возле будки за частоколом похаживал рекрут, мурлыкал что-то себе под нос и озирался в сторону крепостной площади, где у церкви к вечерней службе собирался народ.

– Эй, служивый! – робко окликнул Илейка караульного. Тот вздрогнул, скинул ружье с плеча, штык выставил: увидел чужого, подумал – не разбойная ли ватага подкралась? Крикнул:

– Кто таков? Пошто на рожон лезешь и без дозволения начальства у крепости бродишь? Пальну вот, разлетится дурная башка напрочь! Поминай тогда как звали!

«Пока ты штык будешь вынимать из ствола, я под обрыв успею сигануть», – подумал Илейка, вспомнив бой под Ромодановом: не так-то скоро тогда солдаты успели после залпа штыки вдеть для рукопашного боя. Ответил на слова караульного как можно спокойнее:

– Отец Киприан, монах с горбом на спине, – добавил для большей памяти солдату, – прошел в город за брашном. Да что-то долго не возвращается. Часом ты не видел, в какую лавку он забрел?

– Хм… – Щекастый солдат смешно передернул плечами – так бабы поправляют коромысло с полными ведрами, подошел к калитке, поставил длинное ружье у ноги. – А ты ему кто? Какого роду? И есть ли при тебе какие бумаги?

– Бумаг при мне нет. Отец Киприан подобрал меня, сироту, поводырем я при нем. Глаза у отца Киприана никудышные, днем и то в лесу тычется в каждое дерево, будто сова слепая. Идем мы по земле и Христовым именем кормимся.

– Стало быть, вы оба бродяги, без роду и племени, – в каком-то раздумье пробормотал солдат. И неожиданно сказал: – Схватили твоего монаха, понял? Вот так-то! – И боязливо оглянулся вдоль неширокой улицы – не видно ли начальства?

– Как так схватили? – У Илейки душа ушла в пятки – У него подорожная от преосвященного епископа…

– Вот-вот, – тут же перебил его солдат резко, но не громко. – Один из господ офицеров будто бы признал ту подорожную. Он-то и сказал коменданту, что якобы с той подорожной уже проходил какой-то старец через нашу крепость. Кликнули благочинного отца Филофея, потому как старец тот у него ночевал прошлой весной. Да вышло так, что батюшка отъехал по приходам. Ране завтрашней обедни, сказывали, не возвратится.

Илейка, чтобы не упасть от слабости в ногах, ухватился за столб калитки: все, теперь конец пути в заветное Беловодье! Приедет благочинный отец Филофей, огласит перед начальством, что монах никакой не старец Зосима, а беглый чернец. Сволокут в воеводскую канцелярию, вздернут на дыбу…

«Да при нем же пистоль с зарядами! – чуть не вскрикнул Илейка и почувствовал, как похолодели пальцы, стиснутые на косяке и на посохе. – Не выкрутиться теперь отцу Киприану, запытают до смерти… И про бунт у Гончарова прознают, и про приказчика у Демидова, побитого близ жигарей!»

– И что же теперь отец Киприан? – спросил Илейка, лишь бы не молчать и не лишиться последних сил. «Не хватает и мне сейчас упасть у чужих ворот. Поволокут к коменданту, нож за гашником отыщут…» – А мне можно войти, сказать бы отцу Киприану… – И не нашелся, как объяснить солдату, что без монаха ему здесь погибель полная: не муж ведь он крепкий, а отрок, без отца-защитника.

– Куда тебе? Тако ж захотелось в амбар к батюшке Филофею, с голодными мышами ночевать? Так, да? – Солдат вдруг насупил белесые брови, напустил строгость на лицо. – Беги, отрок, пока цел! Вона их благородие господин комендант объявились на площади!

Илейка с усилием оттолкнулся от косяка, цепляясь нога за ногу, отошел к обрыву, сел в жесткий прошлогодний бурьян.

«Вот и все, – Илейка чуть не завыл от горечи, перекликаясь с Иргизом, который увидел хозяина на срезе кручи. – Что теперь делать? Дале идти одному? Но куда? Путник остался у отца Киприана. А без путника кто еще согласится идти с несмышленым отроком за край обжитого света? Назад ворочаться – одинакова погибель. Коли и добреду до Ромоданова, так конюх Пантелей огласил меня. Батогами забьют, а то и в потайную темницу швырнут, где тятьку моего до смерти треклятый Оборотень запытал…»

В поповском амбаре… Под запором сидит отец Киприан! И знает, сколь тяжкая участь ждет его поутру. Страшно было Илейке от своего бессилия помочь отцу Киприану. Под ногами Тобол и лодка с Иргизом у берега, за спиной крепость и амбар с монахом, которому не миновать рваных ноздрей и каторги на подземных рудниковых работах.

«Были бы теперь Евтихий да Добрыня! – вспомнил Илейка погибших побродимов. – Они-то непременно выручили бы отца Киприана. Перелезли бы через частокол и по бревнышку разметали бы тот проклятущий амбар».

Но нет рядом сильных побродимов, а есть лишь он, Илейка. Ему и делать надобно что-то, а не сиднем сидеть да исходить печалью.

«Не честь мне заживо хоронить отца Киприана, – еще раз пристыдил себя Илейка. – Никто его не спасет, если не спасу я сам. Хоть умри, а что-то придумай!»

Оглянулся – в калитку не войти, да солдат ее скоро и вовсе закроет. Отзвонили уже у церкви, солнце закатилось за дальний небосклон, скоро совсем стемнеет.

«А если через частокол как ни то перемахнуть в подходящем месте? – размышлял Илейка, а сам глазами по сторожевым башням шарил. – Стоят караульные, досматривают окрестные места. И меня непременно видят. Ишь, коршуны глазастые, не спится вам…»