Русская красавица. Напоследок - Ирина Потанина

А Василий столько сил и нервов потратил, чтобы обратно в дворяне бабку перевести. Эзопов труд! Бабке все равно, на том свете, небось, на гербы не смотрят, а Василий — страшное разочарование. Восстановить-то справедливость, восстановил, да, увы, не для себя…

— Но, между прочим, — историю свою Василий всегда оканчивал очень оптимистично. — Кто в довоенные времена беспризорниками по Москве шнырял, а? Верно, дети репрессированных дворян. Родители в последние минуты младенцев на руки служанкам отдавали, чтобы те в деревню свезли и там за своих выдали. Чтобы не добрались до детей кровавые лапы коммунистические. А служанки что? Пару месяцев нянчили, а потом, когда средства бывшими хозяевами подброшенные оканчивались, в детские дома младенцев подбрасывали. Так что почти все беспризорники того времени — коренные дворяне! И отец мой, сердцем чую, еще поразит всех своей родословной!

— И три золотых медали возьмет на выставках! — не удерживаюсь от ехидства всякий раз после торжественных речей Василия. — И детки с его именем в родословной в три раза дороже в клубе кинологов цениться будут! — как существо открытое, честно высказываю свое недоумение: — О чем вы говорите, ВасСаныч? Человек же — не пес! Его по личным поступкам надо, а не по делам предшественников…

— Ну, конечно, — подхихикивает Наташа. — Только если бы так было, ты бы, Софья, квартирный вопрос до сих пор решала. Потому как личными поступками фиг бы ты чего в наше время добилась, верно ведь?

Итак, Наташа каким-то загадочным образом умудрилась когда-то состоять в кругу знакомых моей маман и сильно меня теперь раздражала своими глупыми о выводами о нашем семействе… Сама маман вспомнила ее с трудом, скорее даже не вспомнила, а просто так мне поддакнула, дабы я отстала со своими расспросами. Зато Наташа при всяком удобном случае подчеркивала это свое знакомство:

— Ох, а мамочка твоя, когда квартиру на тебя оформляла, так волновалась, не поведешь ли ты себя по-дурьи, не продашь ли тут же каким-нибудь аферистам-алкоголикам. Но я ее убедила, что ты, все же, уже взрослая… Я в то время на хорошем счету была, мне твоя мама доверяла очень и все про актерскую жизнь расспрашивала, беспокоилась, верную ли ты стезю выбрала…

В том, что Наташа большую часть воспоминаний о маман придумала, я убедилась с первых же рассказов. Никогда маман моим актерством не интересовалась, и ни одно мое обучение на курсах (я много раз начинала и не разу не окончила) не спонсировала. Не из жадности, просто у нас не тот уровень отношений был, чтобы в быт друг друга вмешиваться. В Наташиной крашеной блондинистой голове это никак не умещалось, и она вечно несла какую-то чушь, от которой мне всегда делалось тошно.

— А что мамашка тебе презентовала, а София? — делая ударение на первый слог в моем имени с завистливым блеском в подхалимских глазках интересовалась она, на моем скромно отмечающимися на работе Дне рождения.

— Да ничего, — отвечала я холодно. — Я ж не справляю. Это только тут проставилась, а вообще, не тот возраст уже, чтоб отмечать прибавление лет…

— Ох! — вдруг пугалась Наташа. — Вы что поссорились, да? Ах, как же ты теперь?!

Она была уверена, что я, как единственная дочь, должна неотступно сидеть у шеи своей преуспевающей маман, пить кровь, качать деньги и впадать в панику, при одной мысли оказаться без мамочкиного финансирования. В то, что я ни разу с момента совершеннолетия, не взяла у матери ни копейки Наташа не верила, хоть ты тресни.

— Да не платила она за институт! — с пеной у рта, уже совершенно неприлично разгневанная, доказывала я, когда речь зашла о том, что даже в наше время все ВУЗы были уж платными. — Да не копейки никто не платил! Я о том, где учиться собираюсь, родителям сообщила уже когда в списках поступивших себя увидела…

— Брось! — лукаво отмахивалась Наташа. — Ты там знаешь, кто платил, а кто нет. Наверняка мамашка сама побежала, подсуетилась, с кем нужно договорилась… Вам, детям, о таком знать и не обязательно…

И все присутствующие согласно кивали, верили словам «мамашкиной подруги юности» и очень удивлялись, отчего я психую и отрицаю очевидное. Ведь раз Наташа дружила с маман, видать, она владеет тайнами нашей семьи…

А я внутренне вся тряслась от несправедливого отношения, очень за все это Наташу не любила. А еще за манеру, заслышав любую шутку, тут же с ржачем бежать к Марику ее рассказывать. Причем, если Марику шутка не нравилась, Наташа моментально серьезнела, прекращала смеяться и лепетала что-то вроде:

«Так вот я потому и пришла, что б вы поняли, какие у нас тут люди, что за бред несут и как ему радуются…»

Но все это мелочи. При всем при этом, Наташа воспринималась, как крепкая, неотъемлемая часть любимого коллектива. И сколько б я на нее не злилась, все равно в душе относилась к ней очень даже хорошо и уважительно…

— Ну так, приобретет мамашка тебе цацочку? — не отстает Наталья…

— Спасибо, мне не нужно, — отвечаю на настойчивые Наташины предложения. — У меня другие планы… — добавляю зачем-то. Она, конечно же, тут же трактует мои слова по-своему:

— И правильно! — кричит в запале. — Это я свою жизнь профукала и собственного ребенка, кроме косметички копеечной, ничем уже порадовать не могу. А твоя мамашка верной дорогой пошла и такой фигней ей на Новый Год не отделаться!

О нет! Впиваюсь ногтями в ладони, чтобы не взывать… О глупость человеческая! Вот же ж бич всей моей взбалмошной жизни…

К счастью времени на разговоры уже не остается. Разъяренный Марик врывается в нашу «гримерку» и требует расправы. От нас над нами же самими:

— Немедленно выметайтесь отсюда и давайте начинать! — кричит он. Полуголая Наталья — ну, переодевается человек! — прикрывает локтями свои большие темные соски отворачивается к окну. Новый ракурс наводит режиссера на новые мысли: — В противном случае я собственноязычно заставлю вас надрать самим себе задницы!

— «А на экране /жестко порно, /но детям об этом — не скажем!» — напеваю в ответ Ночный Снайперов.

Марик гневно сверкает очками — прицельно стреляет в меня многозначительным взглядом своих нелепо-огромных голубых глазищ — и исчезает за дверью. Разумеется, его не интересуют все возможные наши отговорки. Мы даже и не пытаемся напоминать, что мой выход только во второй картине, а Наташе с ее эпизодической ролью вороны, вообще еще тридцать минут можно плевать в потолок. Выполнять ЦУ никто не спешит. Я все же пытаюсь оставить всех за пределами воспритяи и уединиться со своим зеркальцем. Алинка давно уже сбежала от нас, попросив позвать ее, «как только костюмы будут на моделях и можно будет проявить фантазию». Наташа расхаживает в одних чулках по «гримерке», нелепо вертит в руках мундштук, мучаясь дилеммой — то ли покурить прямо здесь, наплевав на все морали мира и Алинкину неприязнь к никотину, то влазить в этот противный, неудобный костюма сразу и отправляться в курилку…

Из-за картонной перегородки, именуемой стеной, раздается отборный мат — это Марик просит актеров мужского пола действовать немного побыстрее. Самое удивительно, что он действительно просит — поток ругани в его устах так причудливо перемешивает со словами вежливости, что тирада никак не воспринимается, как обида: