Джугафилия и советский статистический эпос - Дмитрий Орешкин

Извините, не совсем факт. По данным дореволюционной статистики, в 1913 г. общий сбор зерновых хлебов составил 5637 млн пудов[78]. В таблице статистика Немчинова, которую приводит вождь, валовое производство хлеба «до войны» (без указания конкретного года) оценивается в 5 млрд пудов. Это и вправду близко к среднегодовым объемам хлебного производства в России за 5-10 лет перед Первой мировой войной. Но конкретно в 1913 г. было произведено заметно больше. Важного вопроса о разных размерах страны тогда и сейчас вождь не касается — и мы вслед за ним пока не будем. Сосредоточимся на цифрах.

Валовое производство хлеба в СССР на 1927 г. в той же таблице Немчинова оценивается в 4749 млн пудов. Утверждение Сталина, что валовая продукция «уже в прошлом году равнялась довоенной норме производства, т. е. доходила до 5 млрд пудов», чересчур оптимистично: не доходила. Если сравнивать с конкретным 1913 г., то отставание получается на 15 %. Если со средней цифрой в 5 млрд пудов, то на 5 %. Но вождь выше таких мелочей. Хотя при условии заявленного им равенства посевных площадей тогда и сейчас удельная производительность уж точно не выросла — исходя из его же цифр.

Через год с небольшим, в статье «Год великого перелома» (ноябрь 1929 г.), он уже заявляет именно о росте производительности. Хотя цифр производительности не дает. Вообще ни одной! Вместо этого дает цифры роста капитальных вложений и расширения посевных площадей. И то и другое заурядный блеф. Больше деревень в колхозы загнали — вот вам прирост колхозного клина. Больше деревянных рублей напечатали — вот вам прирост инвестиций. О сопутствующей инфляции, само собой, ни полслова.

Вернемся к глубоким мыслям в статье «На хлебном фронте». Из произведенных «до войны» 5000 млн пудов, согласно Немчинову, на рынок было вывезено 1300 млн (26 % товарного хлеба). В СССР мало того что произведено меньше, чем при царе (хотя Сталин этого не видит и другим не дает), но и на рынок доставлено лишь 630 млн пудов (около 13 % от произведенного; вдвое меньше). От двукратного падения уже не отмахнешься и на округление не спишешь. Надо как-то объяснять.

Вот вождь и объясняет: «Основа наших хлебных затруднений состоит в том, что рост производства товарного хлеба идет у нас медленнее, чем рост требований на хлеб». Это точно: рост с 1300 млн пудов товарного хлеба до 630 млн действительно не слишком быстр. Отстает от требований! Но политэкономическая суть явления схвачена верно: страна голодная, потому есть нечего. Не завезли.

Данный эмпирический феномен Сталин справедливо трактует как следствие исторических завоеваний Октябрьской революции:

Или, говоря по-русски, откатом от ориентированного на оптовый рынок крупного капиталистического производства назад к мелкому натуральному хозяйству средневекового образца, занятому главным образом самообеспечением.

Интересное дело: сначала они из идейных соображений грабят и уничтожают неплохо организованное и механизированное товарное производство помещиков и кулаков, рассчитанное как раз на вывоз и продажу зерна. Потом уничтожают и сам рынок, добив вменяемую валюту и вынудив население перейти к прямому продуктообмену (мешочничеству). В итоге получают города на голодном пайке, тиф, разруху и трупоедство. Опомнившись, на три-четыре года возвращают нормальные деньги, позволяют кулакам приподняться и возобновить коммерчески выгодные товарные поставки (в сталинской терминологии «самотек»). После чего вновь их душат из тех же политических соображений — чтобы не дать классовому врагу укрепиться и не упустить гегемонию-монополию. В результате грудью, по-большевистски, встречают новую волну «хлебных затруднений». Грудь, правда, не совсем их; главным образом народная.

А как же без затруднений с товарным хлебом, если взят курс на союз с беднейшим крестьянством (как раз сидящем на натуральном, далеком от товарности хозяйстве) против крупных производителей, ориентированных на рыночные поставки? Кто и зачем будет везти в город товарный хлеб, если истреблены нормальные рубли и хлеб уже поэтому лишен возможности быть товаром, то есть продаваться и покупаться за деньги? Не говоря уж про запрет частной собственности.

В 1928 г. остатки НЭПа еще кое-как дышат, но это уже дыхание Чейна — Стокса, на ладан. 28 августа Сталин пишет Анастасу Микояну[80] про кредитную блокаду «в условиях хлебных затруднений» и поясняет, что вывернуться удастся, только если мы «подпишем говенный пакт Келлога» и «если нам удастся вывезти хотя бы ячменя миллионов на 20–30 рублей». «Вывезти» — в данном случае отправить на экспорт. Опять нужны настоящие деньги классового врага. Валютные кредиты! Чтобы их получить, надо доказать кредитоспособность. Вождь ставит задачу выжать из оккупированных большевиками земель как можно больше зерновой дани («хотя бы ячменя») и отправить за кордон. Из частников, из колхозов — без разницы. Из колхозов даже удобнее, потому что они встроены в вертикаль и со всеми своими запасами видны силовикам как на ладони.

К 1929 г. положение не улучшается. Опять приходится прибегать к толстому слою духоподъемного грима («Год великого перелома»):

Эвон как! «Хлебный кризис» (из которого «мы окончательно выходим или уже вышли»), оказывается, все-таки был. Да, но в прошлом!! Тогда он для простоты назывался «хлебными затруднениями». Но сейчас все это позади! А впереди «нет оснований сомневаться».

Развитие колхозно-совхозного движения продолжалось темпами более чем усиленными — нет оснований сомневаться. И «через каких-нибудь три года» (в 1931–1932 гг.) наступает самый пик голодомора. Что же касается «нашей страны», то в мрачные царские времена ей не надо было бороться за место самой хлебной в мире. Она и так уже была крупнейшим мировым производителем и экспортером зерна. Перед Первой мировой войной Российская империя отправляла на экспорт в среднем около 6,8 млн т хлеба[82]. Конкретно в 1913 г. — 647,8 млн пудов, или 10,6 млн т[83]. Примерно втрое больше, чем Канада или Аргентина; примерно впятеро больше США.