На пике века. Исповедь одержимой искусством - Пегги Гуггенхайм

Мы оставили их в Марселе и отправились на север. Я столько времени прождала Беккета в Париже, что теперь спешила обратно, поскольку мне еще предстояло везти Ива Танги в Лондон на выставку. На обратном пути мы остановились в Дижоне. У меня было много воспоминаний об этом скорбном городе; я не думала, что к ним добавятся новые. Беккет вел себя так странно, что я навсегда запомнила тот день. Мы случайно выбрали для ужина кошмарный ресторан, что было крайне нелепо с учетом того, что Дижон славится превосходной едой. Беккет не обладал чутьем на хорошие заведения, и из-за своего протестантского воспитания он рефлекторно избегал в жизни всего, что доставляет удовольствие. Когда мы приехали в отель, он снял номер на двоих. Я подумала, что это странно, но потом он повел себя еще более необъяснимо. Мы легли на раздельные кровати. Через какое-то время я попыталась перебраться к нему, но Беккет вскочил и перелег в мою кровать, назвав меня обманщицей. Когда я спросила, зачем тогда он взял комнату на двоих, он ответил, что она была на тридцать франков дешевле, чем две раздельные.

На следующее утро мы обошли весь Дижон. Я была счастлива в компании Беккета: он любил смотреть на все красивое и был для меня идеальным спутником. Ходить по музеям с ним было одно удовольствие. Мы чудесно ладили, и я сказала ему, что с ним теперь куда приятней, чем раньше. Он ответил, что со мной легче находить общий язык, когда я не закатываю скандалы. Наше путешествие пришлось закончить слишком скоро из-за Танги. Мы расставались с болью, и Беккет вновь жалел о том, что решил уйти от меня.

Ранним утром я выехала в Лондон. По какой-то причине мой автомобиль не желал заводиться. Я потратила целый час и опоздала на встречу с Танги и его женой. Мы в страшной спешке отправились в Булонь и чуть не упустили свой корабль. Танги до этого никогда не бывали в Англии, и для них это было волнительное приключение. Они настолько отличались своей неизбалованностью от всех моих пресыщенных жизнью знакомых, что я получала огромное удовольствие от их общества. Когда мы приехали в Лондон, я передала их в руки Питера Доусона, английского сюрреалиста, который пригласил их пожить у него. Он сходил с ума от восторга по поводу их приезда в Лондон и чувствовал себя у них в долгу, хотя они были едва знакомы и до этого встречались только один раз в Париже.

Мне нужно было уехать в Питерсфилд к Пегин, которую я не видела уже пять недель. Питер и Танги должны были за выходные подготовить выставку к открытию. В моем доме жила Хейзел, и Пегин проводила с ней выходные. Мы распаковали громадный чемодан с маминым столовым серебром, который прислали из Америки. Мы с Хейзел разделили серебро между собой, а роль судьи выполняла наша подруга. Мы обе не то чтобы претендовали на него — это была довольно уродливая викторианская посуда, в том числе огромный чайный сервиз, о котором я уже рассказывала. Мы с Хейзел обе отказались от него и решили его продать. Позже, когда его увидела Джуна, она сказала, что нам стоит отдать его Норе Джойс: сервиз был как раз в ее стиле. Увы, я тогда ее не послушала и велела отнести его в ювелирный магазин в Питерсфилде, и теперь не имею представления, где он. После выходных я отвезла Пегин в ее школу в Уимблдоне и вернулась в город.

Картины Танги замечательно смотрелись на стенах галереи. Это была ретроспектива, и некоторые из его ранних картин не имели ничего общего по духу с его поздними работами. Мне особенно приглянулись две картины из раннего периода. Одна называлась «Дворец высокого мыса» и принадлежала мадам Танги, которая отказывалась ее продавать. В ней практически отсутствовали цвета, что подчеркивало достоинства рисунка. Другой желтый холст принадлежал Питеру Доусону. Вместо них я приобрела «Наряд из воздуха», яркую картину, которая производит причудливый эффект радуги, когда на нее смотришь вверх ногами. Мезенс настоял на том, чтобы я приняла маленькую картину в подарок за то, что заключила сделку с Танги. Этот поступок у всех нас вызвал раздражение. Еще там была удивительная картина «Солнце в футляре». Она долгое время пугала меня, хотя я и знала, что она жемчужина выставки. В конце концов я преодолела свой страх, и теперь она в моей коллекции.

Мы ходили на бесконечные вечеринки; самую безумную из них устроил Мезенс в доме Роланда Пенроуза, где он тогда жил. У Пенроуза, владельца галереи, которой управлял Мезенс, был замечательный дом в Хемпстеде. Самого его тогда не было в Лондоне. Он был богат и постоянно путешествовал. Все ужасно напились, и на следующий день соседи пожаловались на беспорядок в саду. Питер Доусон пригласил девушку, которая под самыми нелепыми предлогами каждый час появлялась в разных костюмах.

Под конец мы с Танги решили вместе поехать ко мне домой. Судя по всему, мы сообщили об этом Уин, и она помогла нам выбраться оттуда, но некто по имени Чарльз Раттон настойчиво увязался за нами. Уже в кэбе он вспомнил, что забыл свои подтяжки, и захотел вернуться. Мы не желали об этом слышать и избавились от него при первой возможности, а затем поехали ко мне и провели ночь в моей квартире. После этого нам было сложно видеться наедине из-за жены Танги. Уин пришла к нам на помощь и пригласила мадам Танги на обед, заняв ее тем на целых полдня.

Вскоре Танги и его жене наскучил дом Доусона, и они переехали ко мне. Танги страдал язвой, и внезапно у него случилось обострение. Я обежала весь Лондон в поисках лекарства под названием «тулейн». Когда я добыла его, Танги пришел в себя, и мы отправились на выходные в Питерсфилд. Танги быстро нашел общий язык с моей сестрой и прозвал ее La Noisette[37]. В доме было так много людей, в том числе друзей Хейзел, что никто не мог найти себе места для сна. Наконец Хейзел уехала, а точнее, отлучилась в Лондон на несколько дней, а я собрала ее вещи и отправила следом. Хейзел нисколько не обиделась на подобное хамство с моей стороны.

Мы с четой Танги остались с Пегин и Дебби. Галерею мы оставили на Уин. Танги души не чаяли в девочках, в особенности мадам Танги, у которой не было своих детей. Девочки были словно создания из волшебной сказки. Они одевались в прелестные платья, и у обеих были длинные развевающиеся волосы — у Дебби темные, у Пегин светлые. Они занимались рисованием в домике Гармана. Танги с Пегин обменялись своими картинами.

Мадам Танги была недовольна тем, сколько времени мы с Ивом проводили вместе. Однажды днем она пропала, а позже нам позвонили из паба в Саут-Хартинге и спросили, знаем ли мы эту женщину и одолжить ли ей денег на автобус до нашего дома. Они решили, что это гувернантка детей, раз она говорит по-французски. Для гувернантки она была, пожалуй, слишком пьяна.

Наш огромный камин имел на меня странное воздействие; годами меня преследовало желание запрыгнуть в него. Мне приходилось сдерживаться, чтобы этого не сделать. Как-то вечером, когда я была с Танги, я практически осуществила свое желание, правда, по случайности. Мы о чем-то жарко спорили, и я в порыве чувств поскользнулась; Танги спас меня в самый последний момент, иначе я бы оказалась там, куда меня так тянуло: в языках пламени.

Перед нашим отъездом из Лондона Уин пришла в голову замечательная идея устроить вечеринку на моторной лодке на Темзе. Мы взяли на борт множество людей и выпивки, и в полночь оказались в Гринвиче. Вечеринка выдалась совершенно безумной и пьяной и была отмечена не одной сценой ревности. Мы затеяли ее вместо обычных званых вечеров, которые давали в галерее, но на этот раз я точно не продала ни одной картины.