На пике века. Исповедь одержимой искусством - Пегги Гуггенхайм

Как-то раз в двери галереи «Младшей Гуггенхайм» зашел Пит Мондриан, знаменитый голландский художник-абстракционист, и вместо того чтобы разговаривать со мной об искусстве, спросил, какие ночные клубы с танцами я могу ему порекомендовать. Я пришла в немалое изумление от этого вопроса, учитывая, что ему было шестьдесят шесть лет, однако во время танца с ним я почувствовала, что он все еще способен получать от таких развлечений искреннее удовольствие. Он был изумительным танцором с военной осанкой, полный жизни и энергии, хотя с ним невозможно было поговорить ни на одном языке. Вероятно, на голландском он изъяснялся бы понятнее, чем на ломаном французском и английском, но я почему-то сомневалась, что он внятно говорит даже на своем родном языке.

У меня в Лондоне оставалось много картин Танги, и я активно их продавала. Я хотела, чтобы одну купил Роланд Пенроуз — обладатель лучшей коллекции сюрреализма в Англии. Когда он пришел в галерею посмотреть, он сразу влюбился и купил картину, хотя уже имел несколько полотен Танги. Пытаясь сделать как лучше для Танги, я вместе с тем подвела его, поскольку в процессе сблизилась с Пенроузом. У него был очаровательный домик в Хемпстеде, где он устраивал роскошные вечеринки и разнообразно развлекал гостей. Если страсти в нем не хватало, он сполна компенсировал ее харизмой и хорошим вкусом. Он определенно был способен на любовь. Все стены его дома были покрыты картинами сюрреалистов. Он внес колоссальный вклад в популяризацию сюрреализма в Англии и организовал знаменитую выставку сюрреализма в 1936 году. Пенроуз был чрезвычайно привлекателен и хорош собой и, пользуясь успехом у женщин, постоянно заводил новые интрижки. У него была одна странность: когда он спал с женщинами, он всегда связывал им запястья тем, что попадалось под руку. Однажды он использовал мой пояс, а в другой раз достал пару браслетов из слоновой кости из Судана. Они соединялись цепью и застегивались на замок, от которого у Пенроуза был ключ. Было ужасно неудобно проводить так целую ночь, но с Пенроузом нельзя было иначе. У него дома висели прекрасные полотна бельгийского сюрреалиста-романтика Поля Дельво, которого открыл Мезенс и теперь содействовал его карьере. Один раз мы занялись любовью под моей любимой картиной Дельво, «Зов ночи». Меня будоражило чувство, будто я одна из женщин, изображенных на ней. Одну из картин Дельво я купила у Мезенса и владею ею до сих пор. На ней четыре женщины растут из деревьев: вместо ног у них стволы, покрытые корой. У женщин на его полотнах всегда одно и то же лицо — он писал со своей жены, которую обожал. Удивительно, какой разной она может быть с разных углов зрения. На картинах она очень красивая, но слишком большегрудая.

Спустя несколько месяцев в Лондон наконец приехал Танги, который уже вечность обещал навестить меня. Я встретила его на вокзале, и он с первого взгляда понял, что что-то не так. Я не признавалась ему несколько дней, но в конце концов сказала, что оказалась в ловушке и должна найти из нее выход и что я несчастлива. Я знала, что Пенроуз влюблен в американку, которая была в Египте. Я не сказала Танги, кто причиняет мне страдания, но после того как во время вечеринки у Пенроуза мы с ним весь вечер сидели держась за руки, Танги, должно быть, догадался. Он был печален все время своего пребывания в Лондоне, хотя мы много гуляли и вполне счастливо жили вместе. Мы пошли на коктейльную вечеринку, где хозяин спросил, я ли мадам Танги. Мы решили, что я буду зваться лондонской мадам Танги.

Танги чувствовал себя богачом, оттого что продавал столько картин. Он уже потратил, раздарил и потерял все деньги, которые заработал на выставке. Когда он вернулся в Париж, он развлекался тем, что сминал в комок фунтовые купюры и швыряся ими в соседей по кафе. Кажется, он даже сжигал деньги. Я жалею, что не оставила его выручку храниться у себя. Он говорил мне, что не стоит отдавать ему все сразу. Теперь же он всем покупал подарки. Он каждый день дарил мне по орхидее и отдал свою картину. Синдбаду он подарил замечательный хитрый секундомер, Пегин — миниатюрный набор красок, а себе купил английскую одежду. В скором времени мы отправились обратно в Париж, потому что ситуация с Пенроузом изводила Танги. По дороге он подружился с капитаном парома, и тот дал ему встать к штурвалу, когда корабль заходил в порт.

Генри Мур был очень простым, прямолинейным мужчиной из Йоркшира, около сорока лет от роду, и на жизнь зарабатывал уроками искусства. В Лондоне он с большим успехом продавал свои работы и выставлялся во всех галереях. Он делал замечательные сюрреалистичные рисунки, которые мне нравились даже больше его скульптур. Он предоставил нам огромную деревянную скульптуру полулежащего человека, которая красиво смотрелась в центре галереи. Я хотела ее купить, но она была слишком велика для моего дома. Пока мы с Танги были в Лондоне, нас пригласили на ужин к Муру вместе с Пенроузом. Русская жена Мура приготовила для нас восхитительную трапезу. После ужина Мур показал нам свои новые скульптуры; они были крошечные. Мне кажется, это я навела его на мысль уменьшить масштаб произведений, когда написала ему во время выставки скульптур в моей галерее, как я восхищаюсь его работами и как мне жаль, что у меня дома для них совсем нет места. Теперь такой проблемы не стояло. Спустя несколько месяцев он пришел в галерею, словно бродячий торговец, с маленьким чемоданом. Он извлек из него две изящные полулежачие фигуры, одну из бронзы, другую из свинца, и предложил мне выбрать одну. Мне сразу больше понравилась бронзовая, и она-то мне и досталась.

В то время я проводила выставку коллажей. Половину из них прислал из Парижа Арп, которому немалых трудов стоило их собрать. Остальные я нашла в Лондоне. Какие-то я одолжила у Пенроуза и других, и еще я уговорила всех художников сделать новые коллажи специально для выставки. Поскольку выбор материалов был не ограничен, мы получили самые немыслимые творения. Бенно в своей работе использовал кухонную терку. Экспозицию для меня оформил Пенроуз. В одном зале мы поместили Пикассо, Брака, Арпа и Массона, а все прочие, более смелые работы, — в другом. Лоуренс прислал несколько до крайности неприличных коллажей, которые нам пришлось спрятать. Пенроуз одолжил мне несколько произведений Макса Эрнста — тот определенно был мастером коллажа. Критики не упомянули его имени в обзорах, и такое невежество привело Пенроуза в негодование. После открытия я, по своему обыкновению, устроила большую вечеринку в кафе «Рояль». Помню, как я посреди ужина внезапно стала уговаривать Пенроуза поехать в Египет к его возлюбленной. Он удивился и спросил, почему меня так интересует его личная жизнь. Я ответила: «Потому что ты мне дорог, и я желаю тебе счастья, и, если ты сейчас не завоюешь ее, она никогда не вернется». Его тронула моя забота, и он последовал моему совету: уехал и привез с собой обратно женщину, которой так долго добивался.

В январе 1939 года я отправилась в Париж, где наконец справилась со своей одержимостью Беккетом. Помню, как я однажды ему сказала: «Боже, я и забыла, что больше в тебя не влюблена». Вероятно, толчком к тому послужила моя встреча с гадалкой. По ее словам, пришло время либо выходить за него замуж, либо забыть о нем. Она назвала его ужасным деспотом. Когда я пересказала это Беккету, он спросил: «И ты решила не выходить за меня?» Я с облегчением ответила: «Да». После тринадцати месяцев пришло самое время поставить точку в этой безнадежной истории.