Играл на флейте гармонист - Влад Стифин

учитывая ее активность и безупречное служение, никаких особых мер по отношению к ней не приняло, так только небольшой пустячный акт ей все-таки пришлось испытать — учеба в престижных вузах ей не позволялась. На первом курсе зоологического факультета она как-то незаметно для себя увлеклась, как шутили тогда студенты, тараканами. В те годы энтомологи весьма почитались в обществе, хотя всеобщее увлечение насекомыми Правительством не одобрялось, но молодежь каким-то внутренним чувством угадывала, что за энтомологами есть будущее и их влияние на общество и на природу вещей, на философское понимание всеобщего смысла со временем будет расти и расти. Постепенно это увлечение насекомыми сошло на нет, в обществе появились новые тенденции, но Венера Петровна энтомологии уже не изменила.

Отношения с родителями как-то сами собой наладились. Они стали общаться чаще, Венера Петровна почти все каникулы проводила у родителей в их небольшом городке. Особенно беззаботными оказывались жаркие, тихие дни середины лета, когда можно было неподвижно лежать на чистейшей песчаной отмели на берегу маленькой речки, и казалось, что лежишь в одиночестве на всем белом свете и нет вокруг никаких забот и тревог, и так может длиться долго-долго, целую вечность.

* * *

Венера Петровна уже третий день не покидала свою квартиру. Она несколько раз слышала звонки телефона, кто-то раза два не очень настойчиво стучал во входную дверь — она никак не реагировала, продолжая лежать неподвижно с открытыми глазами, уже не понимая, не чувствуя ни времени, ни тела, ни где она и что с ней происходит. Ее Апо, любимый Апо лежал рядом и обнимал и целовал ее нежно-нежно, как тогда, в первый раз, в густой траве в каком-то глухом уголке парка, куда они забрались после занятий. Солнце начала лета уже клонилось к закату. Было тепло и сухо, жужжали пузатые шмели, бабочки трепетали разноцветными крыльями на фоне синего неба, и вокруг было безмерное счастье.

— Ну что, Стрекоза, что ты, голубушка, расхандрилась не на шутку? — прямо на нее смотрели испуганные, тревожные глаза Элеоноры. — Вот и Сан Саныч, занятый человек, забеспокоился, — нет нигде нашей красавицы. Фу ты, как у тебя тут темно и грустно!

Элеонора открыла шторы и, не умолкая тараторить что-то из городских новостей, обошла все комнаты и решительно присела рядом с Венерой Петровной:

— Чем болеем? Не встаем, ничего не узнаем, не едим, не пьем, не дышим, ничегошеньки не слышим, — уже весело, с улыбкой, она легонько тормошила Венеру Петровну.

Венера Петровна, еще не очень соображая, что происходит, чуть-чуть улыбнулась и, пытаясь что-то сказать, закашлялась и снова притихла.

— Будем поправляться, подруга, будем вставать, — энергично заключила Элеонора и вышла из спальни.

Врач, осмотревший Венеру Петровну, объявил, что физически она здорова, только ослабла из-за голодания, а вот с точки зрения поведения, то есть психики, требуется некоторое медицинское, специальное вмешательство, лучше всего стационар.

* * *

Лес то подступал к самому обрезу воды, то удалялся, обнажая каменистые отмели и берега реки. Судя по направлению движения, река стремилась куда-то на север. Дни стояли неплохие. Днем весьма серьезно пригревало, и Аполлон Иванович блаженствовал под лучами весеннего солнца, а вот ночи холодили изрядно, не давая расслабиться и как-либо согреться. Плот плавно двигался по течению уже несколько дней, и движение это было весьма удачным, Аполлон Иванович еще ни разу не воспользовался шестом, чтобы что-то поправить в своем плаванье. Как ни старался Аполлон Иванович экономить еду, но запасы сухих грибов, ягод и рыбы таяли стремительно. Уже через неделю от них оставались горсточки, которые надо было растянуть на неопределенный срок. В реке была рыба, Аполлон Иванович видел ее, но поймать или добыть ее деревянной острогой, которую ему изладил Ботя, с плота не удавалось. Ночью Аполлон Иванович спать не мог — холодно, да и свалиться в воду можно было запросто, днем он пытался дремать, сидя на коряге, но это получалось не очень хорошо, и постоянное недосыпание и скудная еда изнуряли его изрядно. Каждое утро с восходом солнца к нему приходила одна и та же мысль — надо пристать к берегу и отдохнуть, но, работая шестом как веслом, с середины реки отойти от течения к берегу уже который день никак не удавалось. Оставалось надеяться на какой-либо случай в повороте реки, когда плот сам направится к берегу.

Сегодня после полудня небо нахмурилось, теплый дневной ветерок как-то внезапно сменился на порывистый, холодный. Пошел сначала мелкий, а потом и сильный дождь. Ветер сдувал Аполлона Ивановича с плота, пришлось крепко, изо всех сил, уцепиться за корягу, укрепленную между бревен, да и то все время приходилось беспокоиться — удержится ли она на плоту? После нескольких часов борьбы с ветром и дождем руки Аполлона Ивановича задеревенели и держали промерзшее тело на пределе всех физических сил. Плот несло по течению, и никак не удавалось ему хотя бы по счастливой случайности зацепиться где-нибудь за береговые камни.

* * *

— Он не жить, — первый голос произнес эти три слова не совсем уверенно.

— Он глаза смотреть, — второй голос с сомнением отреагировал на первый.

Они склонились над ним, внимательно осматривая чужого человека.

— Он дышать, тихо дышать, — первый потрогал его лоб.

— Да, тихо дышать, — подтвердил второй.

Они освободили его от веток и мусора, нанесенных рекой.

— Надо ходить домой, — первый стоял над ним, еще не зная как поступить.

— Надо он носить домой, — предложил второй и добавил: — Старый знать как делать.

Они положили тело на наспех сооруженные из жердей носилки и двинулись вдоль берега притихшей реки.

Деревня представляла собой с десяток конических шалашей, сооруженных из жердей, накрытых сверху шкурами различных животных. На первый взгляд деревня была пуста, но при внимательном рассмотрении кое-где виднелся слабый дымок, струйками поднимавшийся над домами.

Он почти не ощущал внешний мир. Промерзшее тело ни на что не реагировало. Он не различал предметы, глаза реагировали только на свет, предметы вокруг расплывались, голоса говоривших он слышал, но о чем они говорят, не понимал.

— Он чужой, пусть быть плавать, — сказал не очень старый мужчина в кожаном балахоне.

— Пусть лежать там, — он недовольно добавил к своей первой фразе.

— Надо думать, — прервал его седой старик и повторил свою фразу несколько раз.

В доме остался он один, лежащий безжизненно на мягких шкурах, и седой старик у очага в центре. Старик вышел наружу и вскоре вернулся с девушкой-подростком.

— Надо греть. Он надо греть, — указывая на него, сказал старик.

Девушка раздела его догола, скинула с себя балахон и послушно юркнула к