Играл на флейте гармонист - Влад Стифин

* * *

— Вот уже греть давно. Вот уже стоять, ходить. Пусть идти. Он чужой, — голос настойчиво и отрывисто повторял одни и те же слова. — Ты хотеть он остаться? Зачем нам он? Вот жена уже есть. Ты отдавать Лу. Она и он уже вместе. Зачем? — голос, не зная что сказать дальше, закашлялся и затих.

Старик не отвечал и продолжал сидеть неподвижно у огня.

— Он знать себя нет. Как идти? Пусть быть гость сейчас. Потом думать. Потом, — после долгого раздумья ответил старик.

Он слушал этот разговор и ничего не понимал. Он не знал этих слов. Он не знал кто он. Он пытался что-то сказать, мычал, хрипел, язык не слушался его. Утром он выходил наружу и долго сидел у входа, смотрел на реку, на лес и большое синее небо. Смотрел, как движутся по нему облака. Проснувшиеся рано дети окружали его и с криками — «Чу» — дергали его за бороду, быстро отпрыгивая в сторону. Взахлеб смеялись, когда он в ответ что-то мычал и корчил рожи. Потом выходила Лу. Она расчесывала ему длинные волосы и говорила разные слова, а он внимательно слушал ее, пытаясь их повторить. Деревня постепенно оживала, из домов выходили женщины и старухи. Они поглядывали на него и Лу, шептались о чем-то, чистили домашнюю утварь и покрикивали на особо непослушных ребятишек. Мужчин в это время в деревне оставалось мало. В основном все взрослое население уходило на промысел рыбы и прочего съестного, что можно было добыть в воде и на земле. Он и Лу уже с месяц как жили в отдельном доме, который им по решению старика соорудили деревенские.

— Ты красивый, — сказала Лу, разглаживая его волосы. — Вот светлый такой. У них нет такой волос, — она указала рукой в сторону деревенских домов.

— Они тебя не любить, я любить и Старый. Ты слышать, Чу? — она заглянула ему в глаза, и он только сейчас понял, что зовут его Чу.

— Чу, — ответил он, и она с изумлением смотрела на него и радовалась его первому осмысленному слову.

— Чу хорошо, Чу хорошо говорить, — обрадованно затараторила она.

— Чу хорошо говорить, — с трудом, очень медленно повторил он.

— Отдыхать, не говорить, отдыхать, — она боялась, что он снова замычит от неумения воспроизвести некоторые звуки.

От волнения он хотел встать, она удержала его. Он улыбался и пытался что-то делать губами. Она закрыла ему рот ладонью:

— Молчать Чу, молчать. Ты говорить потом. Потом.

Она успокаивала его, обняла за плечи и тихо радовалась вместе с ним.

— Надо есть, — сказала она, когда он успокоился.

— Надо есть, — повторил он медленно, может быть еще не до конца понимая смысл этих слов.

Она вынесла из дома еду, и они вместе, громко чмокая, ели из одного лукошка вареную рыбу.

— Он опять есть. Пусть ловить сам. Зачем есть? Пусть ловить сам, — недовольно ворчал подошедший к ним не очень старый мужчина.

— Ты, Но, опять ворчать. Старый говорить, он потом ловить. Потом. Сейчас он говорить — Чу. Он может говорить — Чу, — ответила Лу и спрятала лукошко с остатками рыбы за спиной.

— Все говорить — Старый знать. Старый знать. Ты жить с ним. Я один жить. Старый знать… — и Но нехотя зашагал к реке.

— Он звать Но? — стараясь как можно четче выговаривать звуки, сказал он.

— Да, он Но, — подтвердила Лу, улыбаясь и радуясь его словам.

Солнце уже поднялось высоко над лесом, когда мужчины стали возвращаться в деревню с утренней добычей. Но крутился вокруг них и восторженно чмокал, разглядывая корзины, полные рыбы.

— Чу, идти чистить. Идти чистить, — некоторые из мужчин, смеясь, звали его с собой.

— Чу чистить. Чу чистить, — отзывался он на каждый голос, поражая вернувшихся своими с трудом произносимыми словами. Сегодня после обеда он работал вместе со всеми на разделке рыбы и, кажется, уже многое понимал из разговоров деревенских.

Пришло время, и в лесу появились ягоды и первые грибы. Вся деревня от мала до велика занималась заготовками. Ему с Лу поручили обработку ягод и грибов. Все приносимое из леса необходимо было почистить и высушить на солнце, защищая запасы от неожиданных летних дождей. К концу дня у него от работы ныла спина, болели ноги, а пальцы рук огрубели так, что кончики их почти ничего не чувствовали, но он был очень доволен собой — его в деревне теперь ценили как полезного жителя.

— Чу, ты уставать? — спросила она, повернувшись к нему.

Он ничего не ответил, он думал сквозь дрему о себе:

«Кто я? Я Чу. Раньше я быть кто? Я другой? Лу помнить все. Помнить все давно. Я помнить только Чу. Почему?»

— Чу, ты спать? — она тронула его за плечо.

— Нет я не спать, — не сразу ответил он.

— Но опять говорить: «Меня отдавать ему». Лу не хотеть. Старый не хотеть. Старый говорить: «Весной не быть детей, тогда отдавать», — она ждала ответа.

— Детей, — повторил он, — что это детей?

— Что это детей? — она на секунду задумалась и затараторила:

— Это у всех есть. В деревне. Они утром дергать тебя, Чу. Ты видеть их в деревне. Они маленькие. Потом растут. Потом большие. У них есть мужчина отец и женщина мать. Мы с тобой есть, детей нет…

Он внимательно слушал ее и вспомнил незнакомые слова, удивился, откуда они, эти слова, взялись и тихо нараспев прошептал их:

— Но врагу не отдадим…

Она притихла, соображая, что это было, сначала испуганно отодвинулась от него, потом через минуту снова прижалась и замерла не двигаясь.

Внизу шумела река. Ночной ветерок шуршал листьями деревьев. Где-то слышались незнакомые шорохи. Кто-то в соседнем доме что-то бормотал, слов было не разобрать. Он вспомнил свой город детства, и кто-то чужой шептал ему в ухо какие-то слова. Он поворачивался и шептал эти слова соседу, потом все смеялись. Сон пришел незаметно. На следующее утро они проснулись одновременно. Она открыла глаза и обрадовалась — он смотрел на нее.

— Чу, ты ночью говорить новые слова. Ты помнить их? — прошептала она, приглаживая его волосы.

Он помнил эти слова, но что они означают пока для него оставалось непонятным.

— Ты можешь их повторять? — тихо спросила она.

Он повторил:

— Но врагу не отдадим.

— Что значит — врагу? — спросила она.

— Я не знать, — ответил он, — это быть в моем детстве. Давно. Я не помнить.

Первые желтые листочки появились на деревьях. Утренники стали прохладными, и густой туман все чаще поднимался от реки. Лес преображался с каждым