(не) просто сосед - Стася Андриевская

Вот и пусть живёт теперь вольно. Влюбляется в нормального мужика, снова выходит замуж, детишек рожает. Пусть никогда не простит Руслану вторжения в свою жизнь и семью, и тем более не вздумает винить в чём-то себя — нет здесь её вины. Пусть записок ему больше не пишет, глупая, и передачек не шлёт — он всё равно, как не принимал, так и не примет, как бы ни хотелось хоть строчки от неё, хоть пары слов… Тринадцать лет — это слишком долго, чтобы ждать, но достаточно, чтобы забыть. Вот и пусть забудет. И только тогда всё, что случилось, не будет напрасным.

На майские Полина с Марусей поехали в деревню. В этом году май выдался не в пример прошлому — холодный и ветреный и, несмотря на то, что бабушкина избушка, как ни странно, пережила и осень, и зиму — продувалась она не на шутку.

— Всё, бабуль, ничего не знаю, — зябко кутаясь в старую шаль, в сотый раз завела Полина этот разговор, — переезжаешь к нам.

— Да куда я поеду? У меня, вон, хвостатых пятнадцать голов, кто их тут кормить будет?

— Подумаешь, к соседям прибьются. А вообще, они у тебя прекрасно на подножном корме обходятся. Я сегодня полночи уснуть не могла, слушала, как они мышей гоняют. А следующие полночи — как выжившие мыши грызли стены. И куклу, вон, Маруськину, погрызли. Ну бабуль, хватит упрямиться, а? Или ты ждёшь, пока эта халупа рухнет?

— Ну не знаю… Лидия Петровна против, наверное, будет.

— Ну ты же не к ней жить едешь!

— Ну да! А то к кому ж?

Полина вздохнула. Бабушкино упрямство раздражало, но, как это ни было противно, Полина узнавала в нём себя. Такая же зашуганная, готовая уступать и чуть что — идти на попятную. Она ведь, если прям честно, хотя и скалила зубы в ответ на наезды бывшей свекрови, но всё равно чувствовала себя приживалкой при Марусе. А Лидия Петровна чувствовала её неуверенность, поэтому и борзела. Например, одного алкаша-подселенца Полина уже выселила через суд, но теперь с ужасом ждала нового сюрприза. Жить с бабушкой, конечно, было бы проще, не говоря уж о том, что и ей больше нельзя здесь оставаться!

— А я вот, знаешь, всё думаю, как же это всё так закрутилось-то, а? — сокрушённо покачала головой бабушка. — Ведь жили же вы с Марком хорошо, всё как у людей у вас было, и откуда, вдруг, беда такая взялась? Как будто порчу кто-то наслал, честное слово!

— Да нет, бабуль… — Полина нервно покрутила в пальцах стебелёк сухоцвета, — не было у нас с Марком как у людей. Во всяком случае, как у нормальных. А незадолго до того, как он погиб, я даже начала искать жильё куда уйти.

— Вот те на! — всплеснула руками бабушка. — И мне ведь ни словечка, ну? Ох, Полинка… Вот вся ты яблонька от яблоньки в отца своего непутёвого! Тот тоже, дюже секретничать любил, и что? Досекретничался, ага… — Посмотрела на Полину внимательно, снова покачала головой: — А милые бранятся, только тешатся, и у вас бы с Маркушей всё наладилось, если б не уголовник этот, чтоб ему! И ты, вот, говоришь, уйти хотела, а сама ведь места себе не находишь теперь! Год почти прошёл, а ты всё тоскуешь по нему, вижу ведь. Охо-хо-хонюшки… Вот оно как, оказывается, бывает — с глаз долой, а из сердца-то не вон! Застрял, как заноза, и болит теперь, окаянный!

Хрустнул, переломившись пополам, стебелёк в Полининых пальцах. Если бы только бабушка знала, как близка и одновременно далека она от истины!

— Нет, бабуль, ты ошибаешься. Мы с Марком уже давно стали чужими. Я сейчас даже и не понимаю, а были ли мы хоть когда-нибудь близкими? И зачем я продолжала с ним жить, тоже не понимаю. Жалко, конечно, что всё так трагично закончилось, но я его уже забыла.

— Да то! Расскажи мне, ага! А то я не вижу, как ты сохнешь! Да на тебе лица нет, одни глазищи! Кожа да кости остались! Меня, вон, Бузиниха у магазина вчера поймала, говорит, Полинка твоя болеет, что ли, чем? А я гляжу на неё, а чего отвечать не знаю! Может, тебе к бабке съездить, Полиш? Там, в Новой Покровке, говорят, есть какая-то, вроде даже хорошая, люди хвалят. Может, и тебя как-то отшепчет от тоски этой?

А Полине не до бабок было, не до отворотов. Надежда на апелляцию трепыхалась в груди, как зыбкое пламя свечи — то разгоралась, то почти угасала, доводя до отчаяния. Ну должна же быть справедливость в этом мире? Ну не может же быть, чтобы просто так взять и сломать человеку жизнь! Не должно так быть!

И в те моменты, когда надежда на справедливость начинала вдруг таять, оставалось последнее — уповать на чудо. И Полина неистово уповала, места себе не находила.

Четырнадцатого мая, с самого утра, сердце как замерло, так и пролежало в груди бесполезным камнем до самого вечера. Нет ничего тяжелее ожидания. Разве что вина.

С трёх часов стала звонить адвокату, но день, как назло, снова выдался ветреным и сырым, и вся Старая Покровка, как обычно в такую погоду, осталась без сотовой связи.

Около пяти вечера урвала момент и сбежала из дома на старую железнодорожную насыпь, в полутора километрах от деревни, туда, где точно должна была быть сеть. Снова набирала адвоката, а он то сбрасывал, то не отвечал. Наконец дозвонилась…

Но чуда так и не случилось. Определением судебной коллегии приговор был оставлен без изменений, а апелляционные жалобы — без удовлетворения. Тринадцать лет колонии строгого режима. Всё.

Полина осела на ржавые рельсы и, уткнувшись лицом в колени, зарыдала. Припустил дождик, где-то за рекой лениво заворчал первый майский гром и одновременно, разорвав чёрную клочковатую тучу, проглянуло солнце… Но Полина не видела ни солнца, ни радуги. Не чувствовала стекающих по загривку ручейков и пробирающего до самых внутренностей озноба от стылого рельса.

Здесь её и нашла бабушка. Оскальзываясь, с трудом забралась на насыпь, накинула Полине на голову платок. Потянула за плечи, пытаясь поднять, но Полина и её, кажется, не заметила. Тогда бабушка, кряхтя, опустилась рядом.

— Ну-ка знаешь что… Рассказывай! Вот всё как есть, так и выкладывай! Чую ведь я, что-то не то с тобой происходит! Ну? Правда, что ли болезнь какая?

Полина утерла слёзы, положила голову бабушке на плечо.

— Апелляция не прошла, приговор оставили без изменений.

— Какой ещё… А, этот что ли? Маркушкиного убийцы-то? Ну и слава Богу! Вот пусть посидит теперь и подумает, как людям жизнь портить! Это ему ещё мало дали!

Полина зажмурилась, сдерживаясь, но сил на это больше не было. Раздирало от боли, хоть вой. Снова хлынули слёзы.

— Я люблю его, бабуль…

Бабушка тяжело вздохнула, прижала Полину к себе:

— А ты думаешь, я не вижу? Но нету его больше, Полиш. Нету. А ты ещё молодая, тебе дальше жить надо, дочку поднимать…

Полина вяло мотнула головой:

— Я не про Марка.

— Вот те на! А про кого?

— Про него. Про соседа.

— Какого ещё со… — не поняла бабушка, и вдруг в ужасе зажала рот ладонью: — Да ты что такое говоришь! Ты… Ты совсем, что ли с ума сошла?! Да как… Да ты…