Отдельная реальность - Карлос Кастанеда

остается прежним, ему приходится пересматривать все ценности без исключения.

– Тибетцы, очевидно, считали, что смерть похожа на жизнь. А что по этому поводу думаешь ты?

– Я не думаю, что смерть вообще на что-то похожа. Тибетцы, наверное, говорили о чем-то другом. В любом случае то, о чем идет речь в этой книге, смертью не является.

– Тогда, как ты думаешь, о чем идет речь?

– Может, ты мне это скажешь? Ты же у нас читатель.

Я пытался что-то сказать, но он рассмеялся.

– Наверно, тибетцы действительно были видящими, – продолжил дон Хуан. – Если так, то они должны были понять, что то, что они видят, не имеет никакого значения, поэтому совершенно не важно, что они напишут. Вот они и написали всю эту чушь, потому что им все это было безразлично, однако в таком случае то, что они написали, – вовсе не чушь.

– В конце концов, мне плевать, что говорят тибетцы, – сказал я, – мне важно, что скажешь ты. Я хотел знать твое мнение о смерти.

Он секунду смотрел на меня, а затем усмехнулся, широко раскрыл глаза и поднял брови, изобразив удивление.

– Смерть? Смерть – это кольцо листьев на стебле, смерть – это лицо союзника, смерть – это беззубая пасть стража, смерть – это Хенаро, сидящий на собственной голове, смерть – это мои слова и твой блокнот, смерть – это ничто. Смерть всегда рядом, и в то же время ее не существует.

Дон Хуан удивленно рассмеялся. Его смех напоминал пение, в нем даже был какой-то танцевальный ритм.

– Бред, верно? – спросил он. – Я не могу рассказать тебе, что такое смерть. Но, вероятно, мог бы рассказать тебе о твоей смерти. Невозможно узнать наверняка, какой будет твоя смерть, однако, пожалуй, я расскажу тебе, какой она может быть.

Испугавшись, я сказал, что меня интересует его мнение о смерти вообще, а до подробностей чьей-либо конкретной смерти, в особенности моей, мне нет никакого дела.

– Не существует смерти вообще, поэтому я могу говорить только о чьей-то конкретной смерти, – сказал дон Хуан. – Ты просил меня рассказать о смерти? Пожалуйста. Но тогда не бойся послушать о своей собственной.

Я заметил, что слишком нервничаю для такого разговора, что имел в виду некую абстрактную информацию вроде той истории, которую он рассказал о смерти своего сына Эулалио. В тот раз он говорил, что жизнь смешивалась со смертью подобно рассеивающемуся туману из мерцающих кристаллов.

– Тогда я говорил о своем сыне, о том, как его жизнь рассеивалась во время его смерти, – сказал дон Хуан. – Я говорил не об абстрактной смерти, а о смерти моего сына. Смерть, чем бы она ни была, заставила его жизнь рассеяться.

Мне, однако, хотелось увести разговор от частностей, и я сказал, что читал рассказы людей, переживших клиническую смерть, то есть умерших на несколько минут, а затем возвращенных к жизни с помощью средств реанимации. Во всех описанных случаях люди ничего не могли вспомнить. Умирание у них было сопряжено с полным отключением восприятия, с ощущением абсолютной тьмы.

– Это вполне естественно, – сказал дон Хуан. – У смерти две стадии. Первая – отключение, провал в черноту. Она не имеет особого значения и сильно напоминает первую фазу воздействия Мескалито. Человек ощущает легкость. Она дает иллюзию счастья, целостности и ощущение тотального спокойствия всего мирового бытия. Но эта стадия весьма поверхностна. Скоро она проходит, и человек попадает в другую сферу – сферу жестокости и силы. Это вторая стадия, подобная встрече с Мескалито. Смерть вообще очень похожа на общение с ним. Первая стадия – поверхностное отключение. Вторая – стадия собственно смерти – мгновение, следующее за ним. В это мгновение мы снова становимся в каком-то смысле самими собой. И смерть с силой бьет нас снова и снова, яростно и спокойно, пока наша жизнь не растворяется, превратившись в ничто.

– Почему ты так уверен, что говоришь о смерти?

– У меня есть союзник. Дымок показал мне мою смерть безошибочно и очень четко. Именно поэтому я могу говорить только о чьей-то конкретной смерти.

Слова дона Хуана обеспокоили меня. Возникло какое-то жуткое двойственное чувство. Мне казалось, что сейчас он со всеми подробностями расскажет, где, когда и как я умру. Эта мысль вызывала у меня отчаяние и в то же время со страшной силой разжигала любопытство. Конечно, можно было бы попросить, чтобы он рассказал о своей смерти, но этот прием отпадал как некорректный.

Казалось, что дону Хуану мой внутренний конфликт даже доставлял удовольствие. Тело его от хохота буквально билось в судорогах.

– Ну что, тебе интересно, как может выглядеть твоя смерть? – спросил он с совершенно детским выражением удовольствия на лице.

Его веселье меня успокоило. Оно почти развеяло мои опасения.

– Ладно, рассказывай, – сказал я дрогнувшим голосом.

Он словно взбесился от смеха, схватившись за живот, опрокинулся на бок и, пародируя меня, дрогнувшим голосом повторил:

– Ладно, рассказывай.

Дон Хуан сел, выпрямив спину, и, напустив на себя замогильную важность, дрожащим голосом, каким дети рассказывают друг другу страшные истории, произнес:

– Итак, вторая стадия твоей смерти может быть такой…

Изучающим взглядом он с любопытством меня разглядывал. Я засмеялся, осознавая, что его шутливый тон – единственное средство притупить остроту мысли о собственной смерти.

– Ты много времени проводишь за рулем, – продолжал он. – Поэтому в момент наступления второй стадии ты можешь обнаружить, что ведешь машину. Ощущение будет мгновенным, времени на размышление у тебя не останется. Итак, ты неожиданно окажешься за рулем. Ведь ты за ним провел множество часов, проехав сотни тысяч километров. Но прежде, чем ты успеешь что-то понять, перед ветровым стеклом появится странное образование, эдакая круглая штука, похожая на розетку блестящих листьев вокруг стебля. Она может напоминать также и чье-то лицо на фоне неба перед тобой. Потом ты увидишь, как эта штука удаляется, превращаясь в точку, сверкающую вдали. Затем она начнет приближаться, и в мгновение ока ветровое стекло твоей машины разлетится вдребезги. Ты сильный, поэтому я уверен, что смерти понадобится никак не меньше двух ударов, прежде чем она до тебя доберется.

В этот момент ты поймешь, где ты и что с тобой происходит. Лицо снова отступит, превратившись в точку у горизонта, и, набрав скорость, опять обрушится на тебя. Оно войдет внутрь тебя, и тогда ты узнаешь, было ли это лицо союзника или мое, когда я говорю, или твое собственное, когда ты пишешь. А до этого смерть – ничто. Ее нет. Так, маленькая точка, затерялась где-то на листках твоего блокнота. Но тем не менее она войдет в тебя с бешеной неуправляемой силой и заставит тебя рассмеяться. Ты станешь плоским и рассеешься по всей земле, по всему небу и за его пределами. И ты будешь похож на туман