Воспоминания о службе - Борис Шапошников

21-й конно-артиллерийской батареей командовал молодой подполковник Сарандатаки. С ним я встретился уже в Красной Армии, в которой он служил с самого ее создания до 30-х годов. Умер он как-то неожиданно.

Для меня, пехотинца, прослужившего более девяти лет, кавалерия практически являлась совсем новым родом войск, но четыре года (из них полтора года мирного времени), проведенные в штабах кавалерийских соединений, дали возможность познакомиться с конницей. Офицерский состав кавалерии я знал по стихам Дениса Давыдова, рассказам Афанасьева-Чужбинского, романам Салиаса и Крестовского. Конечно, ничего разудалого и романтичного в жизни офицеров регулярных полков дивизии уже не осталось. Восстань Давыдов, он бы с горечью воскликнул: «Где гусары прежних дней?» Правда, и в его времена гусары уже поговаривали о Жомини, о чем скорбел Денис: «Жомини, да Жомини, а об водке ни полслова!» Теперь же, если не изучали Жомини, то большинство кавалерийских офицеров работали над повышением своих военных знаний. По представлению многих людей, в кавалерии служили только богатые. Я не застал этого. Драгунские офицеры почти все жили на жалованье, уланы — тоже. Только в гусарском полку два-три человека имели, кроме того, доход с имений или были женаты на богатых.

Среди молодых офицеров гусарского полка попадались сынки купчиков, которые в один-два года успевали прокутить отцовские капиталы и уходили из полка. При штате 40 офицеров в полку ежегодно из военных кавалерийских училищ прибывало восемь — десять корнетов. Каждый офицер надеялся получить эскадрон; тогда уже начиналась более обеспеченная жизнь. Что греха таить, были здесь и сделки с подрядчиками фуража, был и эскадронный навоз, который охотно и по высокой цене покупали местные жители. Эскадронный командир уже имел собственный выезд.

Казачий полк жил своей особой жизнью: пожилые — по преданиям Дона, а молодежь ездила развлекаться в Германию, в соседний пограничный город Катовице, до которого от Бендзина езды 15 минут. Никто паспортов не спрашивал. Офицеры не надевали только оружия.

Офицеры войск Варшавского округа часто ездили в город. Расстояния от полков до Варшавы были короткие, и поэтому этот город тянул к себе многих. Хорошо обмундироваться можно было только в Варшаве, офицерские вещи приобретались тоже там. Сходить в театр и вообще развлечься можно было тоже только в Варшаве.

Дней через пять после приезда в Ченстохов начальник дивизии спросил меня, представлялся ли я начальству в Варшаве по линии Генерального штаба. Я ответил, что не представлялся. Тогда Орановский приказал начальнику штаба командировать меня с секретным пакетом в штаб округа, посоветовал представиться начальнику штаба округа и генерал-квартирмейстеру, а затем познакомиться с офицерами Генерального штаба округа.

30 декабря, утром, я выехал в Варшаву. Явившись в штаб, сдал пакет, зашел в приемную начальника штаба округа и заявил секретарю, что хочу представиться генералу Клюеву. На мое счастье, мне недолго пришлось ожидать приема у генерала, сыгравшего впоследствии позорную роль при сдаче в плен остатков самсоновской армии под Сольдау в 1914 году. Но в конце 1912 года Клюев был на вершине своей карьеры и считался способным начальником штаба округа. Правда, уже тогда поговаривали о некоторых теневых сторонах его характера и моральной неустойчивости. Генерал Клюев справился о моей службе в Ташкенте и, задав несколько вопросов о Самсонове, отпустил меня, пожав руку.

От Клюева отправился к генерал-квартирмейстеру штаба округа генералу Постовскому, впоследствии начальнику штаба армии Самсонова. Постовский сидел в кабинете с рассеянным видом. Отрекомендовавшись осоловелому генералу, я получил приказание сесть и рассказать свою биографию. Выслушав меня, генерал сказал: «Итак, капитан, вы служите у генерала Орановского. Если вас будут притеснять, обращайтесь прямо ко мне!» Я раскланялся и вышел, пораженный тем, что мне предлагали жаловаться на свое начальство. Да, недаром его называли в штабе «сумасшедший мулла».

В 1914 году, спасая свою жизнь при выходе штаба 2-й армии из окружения, он бросил штаб и командующего армией Самсонова.

Старшим адъютантом разведывательного отделения состоял полковник Батюшин, человек твердый, хорошо знавший германскую и австро-венгерскую армии. Он не гонялся за крупными агентами, а работал при помощи писарей штабов, мелких гражданских чиновников и т. д. Особо ценных материалов Батюшин не давал, но зато все отчеты о военных играх, маневрах, о численном составе частей вероятных противников в штабе Варшавского военного округа были всегда налицо. Недаром и немцы, и австрийцы боялись этой массовой агентуры Батюшина.

Во главе отчетного отделения стоял подполковник Лукирский, человек незаурядных способностей, тактичный и умевший держать в руках многочисленный состав работников Генштаба в Варшавском военном округе. Здесь же, в отделении, я познакомился с капитаном Дроздовским, помощником Лукирского. Энергичное лицо, сжатые губы и холодный взгляд голубых глаз — вот облик этого капитана, впоследствии одного из руководителей контрреволюции.

Такова была верхушка штаба Варшавского военного округа, считавшегося передовым в русской армии. И если неполностью возродились времена, когда начальником штаба Варшавского округа был известный в истории Генерального штаба генерал Пузыревский, то, во всяком случае, военная мысль больше работала в Варшаве, нежели в казенном Петербурге. Офицеры Генерального штаба в Варшавском военном округе жили сплоченной семьей. Этому способствовало наличие единственного в армии особого собрания офицеров Генерального штаба, где происходили доклады, военные игры, товарищеские ужины и обеды. Здесь генерал по-дружески говорил с капитаном и обменивался взглядами по военным вопросам. При штабе округа издавался небольшой военный журнал. Кроме того, в Варшаве выходила газета «Офицерская жизнь», взгляды которой на тактические и оперативные вопросы военного дела не совпадали с «Русским инвалидом» и «Военным сборником».

В самом начале января из штаба округа было получено приказание провести ряд учений Ченстоховского гарнизона вблизи прусской границы. Кого хотели напугать этими учениями, для меня и по сей день остается неясным: Балканская война шла своим ходом, Австро-Венгрия планомерно проводила частичные мобилизации. Единственно, какую роль могли сыграть маневры конницы вдоль границы, — поддержать в немцах убеждение, что с началом войны массы русской конницы хлынут в Германию. Но от этого проекта плана вторжения конницы русский Генеральный штаб отказался… Конечно, набег конницы на Германию был бы делом нелегким, но на левом берегу Вислы образовывался такой плацдарм, на котором действия конницы в больших массах оправдали бы себя. Так это и случилось в начале войны. Но ту же 5-ю кавалерийскую дивизию пришлось везти с Волги обратно в Варшаву.

Однажды в январе я получил присланное от начальника дивизии задание сторонам и разослал его адресатам. 7-й стрелковый, 14-й гусарский полки с артиллерией двинулись к прусской границе. Я должен был сопровождать Орановского на учение. Одевшись потеплее, в назначенный час мы с генералом в сопровождении вестовых верхом тронулись в район учения. Побывав у обеих сторон, мы вовремя поспели к атаке 7-го стрелкового полка против обороняющихся в пешем строю гусар. Сделав короткий разбор учения, пустились вдогонку войскам. Орановский не раз оглядывался назад, чтобы посмотреть, на месте ли старший адъютант из пехоты. Я понимал, что меня экзаменуют в верховой езде. Кажется, выдержал экзамен на «хорошо».