Нас предала Родина - Константин Семенов

Борис только вздохнул.

— Когда же ты успел? Я их перед самим уходом положила. Совсем новые сапоги!

— Ир, ну перестань! — прошептал Борис. — Неудобно. Хочешь, давай завтра за ними сходим? Или послезавтра…

Завтра не получилось.

Днем самолеты прилетали раз пять. Наверх поднимались только поесть, да сходить в туалет. А потом неожиданно наступило затишье. Впервые за три дня остались вечером в квартире и даже сняли пальто. Или за четыре?

Борис включил телевизор. Экран нагрелся и в холодную, заставленную вещами, комнату заглянул президент великой страны.

— … Только узнал. Перестарались некоторые, понимаешь! Я дал указание немедленно прекратить ракетно-бомбовые удары по Грозному. Мы не допустим гибели мирного населения! Я…

У Бориса по спине побежал холодок, у мамы навернулись слезы.

— Пап, это правда? — спросил Славик. — Он не брешет?

За окном раздался до боли знакомый вой «грачей», затем низкий свист.

— Ну вот! — сказал Борис.

Но самолет только подвесил в небе осветительную ракету.

— Может, и не брешет, посмотрим, — подвел итог отец.

— Кого бы попросить за сапогами съездить? — задумчиво спросила Ирина.

Таких экранов Борис еще не видел. Нигде, никогда. Даже во сне.

Да и экран ли это был?

Словно пробив пространство и время, распахнулось неведомое, фантастическое окно. Словно заложила резкий вираж машина времени, и он снова оказался в далеком прошлом. Где было так хорошо, так тепло и уютно.

И где не было войны.

Ползут машины по старому Ленинскому мосту, притормаживая перед резким поворотом. Кружат бумажные снежинки в Чеченском гастрономе, наполненным новогодними запахами мандаринов и конфет. Дрожит марево над раскаленным проспектом Революции, и бегут за поливальной машиной загорелые дочерна пацаны. Тарахтит по давно убранным с улицы Ленина рельсам старомодный трамвай. Сверкает разноцветными огнями громадная елка на площади Ленина. И бурлит у неизвестно зачем торчащих прямо из мутной воды рельсов неугомонная Сунжа.

Боже, неужели это когда-нибудь было?

— Было, Боря, конечно было, — тихо произнес мягкий голос. — А вот еще. Помнишь?

Толпа народу у магазина «Букинист», хрупкая фигурка в легком платье, бегущая строка на «Чайке», букет осенних астр. Черные волосы, разбросанные по подушке, дрожащая от счастья душа и луна, бесстыдно заглядывающая в окно четвертого этажа.

— Зачем ты мне это показываешь? — сквозь комок в горле спросил Борис.

— А что мне теперь остается? — ответил голос. — Только показывать.

— Давно тебя не было, — сказал Борис.

— Давно, — согласился голос.

В маленькой полутемной кухне о чем-то спорили двое, и в серо-синих глазах любовь боролась с тоской: «Боря, ты меня любишь? Тогда почему?»

— Помнишь?

— Помню.

— Не жалеешь?

— Не надо об этом, — попросил Борис.

— Ладно, — согласился голос. — А о чем? О войне? О политике?

— Тоже не хочу, — сказал Борис. — Покажи еще что-нибудь.

Окно вновь распахнулось, и пополз из грустно-радостной бездны на Бориса старинный, знакомый с самого детства дом. Высокая металлическая крыша темно-красного цвета, стены из старого отборного кирпича. Длинные, высокие окна со ставнями, широкие ступеньки. Толстые, дубовые двери с медными ручками под изящным чугунным навесом. И выложенные из кирпича цифры на фронтоне: «1895».

Борис смотрел не отрываясь, ждал, когда можно будет заглянуть в окна. Особенно вон в то, что справа — как же хочется в него заглянуть!

Но изображение остановилось, сзади возник колеблющийся багряный свет, на дом упали красноватые отблески. Салют?

— Дальше! — попросил Борис. — Пожалуйста!

— Дальше? А дальше нет ничего.… Только… Новый год.

Дом затянуло красным, изображение затуманилось, померкло и исчезло.

Остались только цифры.

1995.

Как назло первого сентября выпала дневная смена, и подмениться не удалось. В первый класс Славика провожали без отца.

Школа, где учился и Борис, и его отец, изменилась мало: то же старое двухэтажное здание на Комсомольской, в котором до революции была то ли женская, то ли мужская гимназия. Правда, давно уже не было фонтана с гипсовым пионером, но зато появился новый, отделанный необработанным камнем и с большим горским кувшином. Славик, с букетом цветов и новым ранцем, стоял гордый и немного испуганный в первом ряду и смотрел то на маму, то на своих новых товарищей. Точно так же много лет назад стоял и Борис.

Впрочем, были и отличия.

— Ну, как там было Ира? — спросил вечером Борис, — Русских в классе много?

— Чуть меньше половины, — сказала Ирина. — Двое армян, остальные — чеченцы и ингуши.

— Ничего себе! — ахнул Борис. — А у нас только одна девочка была…

Ира внимательно посмотрела на него, усмехнулась:

— Что ж ты хочешь? У них в семьях не по одному ребенку.

— Вряд ли только в этом дело. Молодых слишком много уезжает — после школы, после института.

— Это тоже, — согласилась Ирина. — Но неужели ты не видишь, какие у чеченцев семьи? Трое, четверо детей. А в селах! И ничего им не мешает: ни быт, ни деньги.

— Можно подумать, их деньги не волнуют, — пробурчал Борис.

— Волнуют, — опять согласилась Ира. — Только и их отсутствие им не мешает, им ничего не мешает. А нам мешает все, даже любовь.

Борис забарабанил пальцами по столу.

— Даже любовь… — задумчиво повторила Ирина. — Знаешь, Боря, мне иногда кажется, что у нас разные шкалы ценностей. У них наверху коллективное, у нас — индивидуальное. Им важнее нация, дети, а нам… Кому деньги, кому работа, кому… праздник.

— Понятно — я во всем виноват. Прямо монстр!

— Почему ты? — Ира улыбнулась, ласково провела ему пальцами по щеке. — Мне тоже так комфортней оказалось. Тоже праздник важнее. Знал бы ты…

«Что?» — хотел спросить Борис, но заглянул в серо-синие глаза и передумал. Наклонился, нашел ее губы.

— Не думай об этом.… В лес еще хочешь?

— Вот, — прошептала, прикрывая глаза, Ирина. — И ничего мне больше не надо. Ужас!

Пролетел южный сентябрь, когда почти летняя жара отпускает только ночью, и понять, что пришла осень, можно только по телепрогнозам программы «Время». Когда уже начинаешь немного завидовать москвичам, вечно жалующимся, что лета так и не было. В октябре, наконец, зной спал, нехотя начали желтеть деревья. И только недели через две опавшие листья покрыли город желто-красным одеялом, и закружились на прохладном ветру кленовые вертолетики. Ирина и Борис часами бродили по опустевшему Треку; вокруг, загребая ногами листья, носился Славик.