Премьера убийства - Найо Марш

— С чем? Что такие женщины существуют в природе? Согласен.

— Так вот, Элен — одна из них. И я хочу вас предупредить, что вы ее очень глубоко обидите, если станете искать причину произошедшего с Беном в ее связях с кем-нибудь на стороне… Не знаю, что вы говорили остальным, но только к ней прошу не использовать такой подход…

— Кстати, в-третьих, я попросил ее рассказать мне про Отто Брода, — кротко заметил Аллейн.

Реакция Пула была неожиданно взрывной.

— Ну вот! — громко простонал он. — Именно против этого я вас и предостерегал! Вы все испортили! Отто Брод! Совершенно легкомысленная интрижка, под влиянием всяких там венских вальсов, венских кафе и в особенности — венского шнапса… Я-то Брода никогда не видал, но думаю, это юный бледный интеллектуал, без гроша в кармане и с сомнительным даром писать символические трагедии из жизни умственных дистрофиков! Зачем, зачем вы его припутали сюда?

Аллейн спокойно объяснил, что Беннингтон приехал в театр, имея в кармане письмо от Брода, на что Пул сердито заметил:

— Ну и что? Почему бы, собственно, и нет?

— Странно то, что письмо это мы так и не нашли.

— Господи боже мой! Да он мог выкинуть его, сжечь, или еще что! — вскричал Пул.

— Это вряд ли, — так же размеренно отвечал инспектор. — Дело в том, что Беннингтон хвалился мисс Гамильтон, что это письмо — его козырь.

Адам Пул замолк, пошарил по карманам, достал сигарету и закурил.

— Будь я проклят, если понимаю, что вы имеете в виду под «козырем», — наконец пробормотал он.

— Верите ли, я и сам очень страдаю оттого, что пока не знаю этого, — улыбнулся Аллейн одними губами.

Пул нервно вздохнул.

— Я бы предложил вам выпить, — сказал он. — Но в гримерной я спиртного не держу. Разве что в конторе…

— Я выпил бы с огромным удовольствием, но увы, в рабочее время нам это запрещено, напомнил Аллейн.

— Ах да, ну конечно… Глупое предложение… Ну что ж, остается только надеяться, что мой менеджер Грантли хорошо развлекает гостей на банкете по случаю премьеры… — невесело изрек Пул.

— Не беспокоитесь, он недавно звонил, говорил с нашими людьми по поводу дела… Вам он ничего не передавал, так что, я думаю, все в порядке. Но мне кажется, что вы сами хотите мне кое-что высказать. Можете говорить. Как видите, свидетелей тут нет. Но если вы захотите оформить свои слова как показания, я приглашу свидетелей и мы все запишем. А если нет — ваши слова никакой огласки не получат.

— Вы очень сообразительны, суперинтендент. Я сам удивляюсь, с чего это я решил с вами откровенничать, но так уж вышло… Понимаете, тут с обеих сторон этой комнаты за тонюсенькими перегородками сидят две женщины. О моих отношениях с одной из них вам, кажется, уже известно. Думаю, мало кто этого не знает. Но, видите ли, наша связь была цветком, который рано или поздно завянет и опадет, это мы оба понимали. И постепенно лепестки эти опадали, день за днем… Уже пару недель назад Элен сама сказала мне, что между нами, скорее всего, все кончено. Это не означало конца дружеским отношениям, нет. Вообще для нее постель и дружба никогда не были прочно связаны — напротив. Так вот, когда Элен позвонила мне вчера и рассказала об этом происшествии с Беном, я ощутил досаду, негодование, жалость к ней — то есть все те чувства, которые нормальный человек может испытывать к своей знакомой в подобной ситуации. Но более ничего. Ничегошеньки! А теперь, когда Бена убили, я просто не способен испытывать приличествующие случаю чувства…

— Мы все — общественные животные, если можно так выразиться, и потому обычно стремимся, чтобы даже наши страдания соответствовали принятым в обществе условностям, — туманно заметил в ответ Аллейн.

— Это даже не страдания, это… — Адам Пул осекся и продолжил уже в другом ключе: — Да, я ведь еще не видел Мартину, после того как вы с ней говорили. Как она, в порядке? Надеюсь, она вам рассказала свою невероятную историю?

— О да, история захватывающая…

— Аллейн, я хочу видеть ее. Она там сидит одна. Она боится. Эх, боюсь, вы меня ни черта не понимаете…

— Почему же не понимаю? Она говорила мне насчет вашего с ней родства…

— Родства? Да нет, я не о том… — начал Пул.

— Если вы родственники, неудивительно, что вы о ней беспокоитесь, — продолжал Аллейн.

Адам Пул свысока глянул на инспектора.

— Мой милый друг, я на восемнадцать лет ее старше и люблю ее если не как дочь, то просто как юное существо, называйте как хотите!

— Ну, в этом случае вы как раз испытываете вполне подходящие чувства, — усмехнулся Аллейн.

Он дружески похлопал Пула по плечу, встал и вместе с Фоксом проследовал к своему последнему «клиенту» — мистеру Жаку Доре.

* * *

Доктор Резерфорд ненадолго удалился в контору, чтобы, как он заявил инспектору Фоксу, «привести свой туалет в состояние минимальной гармонии»… Все актеры сидели по своим гримерным, а Клема Смита разбудили, допросили еще раз, после чего с миром отпустили домой.

Так что Джейко сидел на сцене в одиночестве, среди собственноручно изготовленных причудливых декораций.

— Ну, и о чем мы с вами будем разговаривать? — осведомился француз, разминая пальцами сигарету.

— Прежде всего я сообщаю вам, что мы всех обыскиваем, но, хотя мы и не имеем на это специального ордера, пока что никто не высказал нам особых возражений.

— То есть этого вы ждете и от меня? Ну ладно, валяйте.

Фокс прошелся по карманам Джейко, извлек оттуда множество разнообразных предметов — мелки, огрызки карандашей, ластик, скальпель в чехольчике (Джейко объяснил, что использует его для резьбы по дереву), бумажник с деньгами, фотографию Элен Гамильтон, разнокалиберные листки и листочки с карикатурами, а также пустой флакончик из-под эфира. Эфир Джейко использовал для очистки одежды актеров от мазков грима.

— Если вам нужно пошарить в моем пальто, оно висит в проходной комнате. Но там практически ничего нет — только вот берегитесь, Фокс, в левом кармане очень сопливый носовой платок…

Аллейн перебрал вещицы, вернул Джейко кошелек, карандашики и бумажки, а остальное сгреб перед собой в кучку Фокс и стал записывать…

— Далее я хотел бы наконец выяснить, какова ваша официальная должность в театре, мистер Доре. В программке тут написано — ассистент режиссера, — продолжил допрос Аллейн.

— В театральных программках все пишется иносказательно, — объяснил Джейко с легкой улыбкой. — Но с другой стороны — разве я не ассистент Адама Пула? А кроме того — почетный гвардеец при театре «Вулкан». Главный постельничий Ее Королевского Высочества мисс Гамильтон… Кстати, я и в самом деле вечером работал в качестве ее костюмера… И еще — всеобщий дядюшка. Одним словом, как Людовик Четырнадцатый считал себя Францией, я могу считать себя театром «Вулкан» или даже всей театральной Англией.