Ленинские эскизы к портретам друзей и противников - Генрих Маркович Дейч

также обменяться парой слов с тов. Зиновьевым и выразить ему свои опасения по поводу этого вопроса. Из того, что сообщил тов. Дзержинский, стоявший во главе комиссии, посланной Центральным Комитетом для „расследования“ грузинского инцидента, я мог вынести только самые большие опасения. Если дело дошло до того, что Орджоникидзе мог зарваться до применения физического насилия, о чем мне сообщил тов. Дзержинский, то можно себе представить, в какое болото мы слетели. Видимо, вся эта затея „автономизации“ в корне была неверна и несвоевременна. ˂…˃ Я думаю, что тут сыграли роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого „социал-национализма“. Озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль. Я боюсь также, что тов. Дзержинский, который ездил на Кавказ расследовать дело о „преступлениях“ этих „социал-националов“, отличился тут тоже только своим истинно русским настроением (известно, что обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения) и что беспристрастие всей его комиссии достаточно характеризуется „рукоприкладством“ Орджоникидзе. ˂…˃ Тут встает уже такой важный принципиальный вопрос: как понимать интернационализм?» (Далее в стенографической записи Ленина «К вопросу о национальностях или об „автономизации“» зачеркнут следующий текст: «Я думаю, что наши товарищи не разобрались достаточно в этом важном принципиальном вопросе».)[62] Эта запись была сделана 30 декабря, а в записи от 31 декабря на эту тему Ленин изложил практические меры, которые следует предпринять при создавшемся положении, из которых приведем лишь следующее: «…нужно примерно наказать тов. Орджоникидзе (говорю это с тем бо́льшим сожалением, что лично принадлежу к числу его друзей и работал с ним за границей в эмиграции), а также доследовать или расследовать вновь все материалы комиссии Дзержинского на предмет исправления той громадной массы неправильностей и пристрастных суждений, которые там несомненно имеются. Политически-ответственными за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского».[63]

4 января 1923 г. Ленин диктует добавление ко второй части «Письма к съезду», в которой дает резко отрицательную оценку личности Сталина и предлагает сместить его с должности генсека.[64]

Сталин и Дзержинский, несогласные с мнением Ленина по «грузинскому вопросу», пользуясь его болезнью, добились того, что Политбюро утвердило выводы комиссии Дзержинского. Об этом решении Политбюро Ленин не знал, Сталин, по-видимому, от него это скрыл.[65] Несмотря на тяжелое состояние здоровья, Ленин потребовал, чтобы ему были представлены материалы комиссии. 24 января Ленин вызывает Л. А. Фотиеву и поручает ей запросить у Дзержинского или Сталина эти материалы. 25 января Ленин спрашивает Фотиеву, получены ли материалы, и узнает, что Дзержинский приедет из Тифлиса в Москву только 27-го и тогда можно будет их запросить.

27 января Дзержинский сказал Фотиевой, что все материалы по этому делу находятся у Сталина. Но последний явно затягивал передачу материалов Ленину. Только 1 февраля 1923 г. Политбюро рассматривает заявление (письменное!) Фотиевой, Гляссер и Горбунова о передаче им для Ленина материалов и принимает решение выдать их.

В ЦПА хранятся записи Фотиевой, содержащие указания Ленина о том, что́ именно следует выяснить в этих материалах. Указания эти состоят из семи пунктов, причем пункт 5 сформулирован при записи так: «Линия ЦК в отсутствии Владимира Ильича и при Владимире Ильиче».[66] По нашему мнению, этот пункт свидетельствует о том, что Ленин догадывался о стремлении приставленного к нему генсека скрыть от него детали «грузинского дела». Из записи Фотиевой следует также, что Ленин собирался довести об этом деле до сведения делегатов XII съезда партии.[67]

В связи с тяжелым состоянием Ленин обратился 5 марта 1923 г. с письмом к Троцкому, прося его взять на себя защиту «грузинского дела» на ЦК, подчеркнув, что дело это сейчас находится под «преследованием» Сталина и Дзержинского, и что он не может надеяться на их беспристрастие, даже совсем напротив.[68] Троцкий, как известно, отказался выполнить эту просьбу, сославшись на болезнь.

Последней из известных нам попыток Ленина дать правильное направление «грузинскому делу» является его послание П. Г. Мдивани, Ф. Е. Махарадзе и другим грузинским товарищам (в копии — Л. Д. Троцкому и Л. Б. Каменеву) от 6 марта 1923 г., в котором есть такие строки: «Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь».[69]

В ночь с 6 на 7 марта 1923 г. в состоянии здоровья Ленина произошло резкое ухудшение, и он не смог уже подготовить письмо и речь по этому вопросу. Письмо-записка к грузинским товарищам является последним из известных нам документов, продиктованных Лениным.

В разгар драматических столкновений между Лениным и Сталиным по важнейшим политическим вопросам между ними вспыхнул тяжелый конфликт и на почве личной.

21 декабря 1923 г. Владимир Ильич с разрешения профессора О. Форстера продиктовал Н. К. Крупской письмо Л. Д. Троцкому, в котором выразил свое удовлетворение решением пленума ЦК по вопросу о монополии внешней торговли (по этому вопросу у Ленина также были расхождения со Сталиным). Узнав об этом письме, Сталин, пользуясь тем, что ему было поручено «следить за режимом» Владимира Ильича, грубо обругал Крупскую, пригрозив ей вызовом на Контрольную комиссию.

23 декабря Надежда Константиновна написала Л. Б. Каменеву следующее письмо: «Лев Борисович, по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Влад. Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача, т. к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина». Н. К. Крупская просила оградить ее «от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз». «В единогласном решении Контрольной комиссии, — писала далее Крупская, — которой позволяет себе грозить Сталии, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая, и нервы напряжены у меня до крайности. Н. Крупская».[70]

Документ этот известен лишь в выдержках, которые приведены в примечаниях к 54-му тому Полного собрания сочинений В. И. Ленина. Возможно, что в оригинале имеются еще какие-нибудь детали, которые прольют дополнительный свет на эту историю. Предполагается, что Надежда Константиновна рассказала Владимиру Ильичу об этом инциденте только в начале марта 1923 г., в связи с чем Ленин немедленно продиктовал следующее письмо Сталину, а его копию направил Каменеву и Зиновьеву.

«Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону