В тени славы предков - Игорь Генералов

Оказалось, что один драккар был Ивара, второй — гаутландский, дальний корабль оказался лодьей, на которой некогда ходил Олав Трюггвасон, а сейчас в нём находилась ватага, набранная в Волине. Потерялись вестфольдцы и Кальв на своём отбитом у борнхольмцев драккаре. На общем совете было решено идти к англам, а там с белым щитом пройтись вдоль берегов.

Англы, по чьему острову викинги гуляли широко, как у себя дома, уходили дальше от опасных берегов, ставя сёла на новых росчистях, создавали ополчения, готовые отразить нападения морских находников. Викинги нашли для отдыха уютный залив, вытащили на берег корабли, развели костры.

Ополчение появилось на второй день. Англы, среди которых гости узрели десятка два комонных, осторожно встали в трёх перестрелах, чем вызвали зубоскальство викингов:

— Погляди на них, не бабы ли вышли?

— Может, зря мы с миром к ним? Похоже, они просто так нам готовы всё отдать!

К англам с белым щитом пошёл Хвост с двумя упландцами Ивара, но вернулся ни с чем, пояснив:

— Сказали, что пришлют какого-то своего ярла. Не думаю, что нам поверили.

Несколько часов подряд к стану на расстояние перестрела стремительно подъезжали комонные, бросали вверх сулицы, ловили на скаку и уносились прочь, озадачивая викингов, не понявших пустого ратного бахвальства. Наконец Владимиру это надоело, и он велел людям вооружаться, действительно решив вывести их на бой, раз англы сочли мирные намерения за слабость. Заметив кишение вооружённого люда, англы поспешили выпустить трёх комонных, что ходкой рысью направились к нежданным гостям. Не доехав ста саженей, комонные остановились. Владимир уже облачился в брони, передал одному из кметей шелом, сам вместе с Хвостом и Иваром пошёл навстречу.

Английский старшой, в тянутой мелким кольцом броне, в высоком шеломе с поднятой стрелой, на плохом языке Северных стран представился местным волостелем, выспросил о намерениях. Владимир, которого озлило, что англ даже из вежливости перед ним не спешился, не захотел тешить его самолюбие, представившись свейским именем Фроди. Англ, веря и не веря в миролюбие северных мореходов, предложил остаться погостить, но не ходить в глубь острова. Викинги должны были принести клятву, на что Владимир ответил:

— Мы уважаем чужие законы и соблюдаем их, но такого, чтобы запрещали ходить там, где хочется, я ещё не видел. Я принесу тебе клятву, что мои люди не тронут никого из твоих людей, но будут ходить там, где захотят.

Англ заёрзал в седле, не зная, как отказать таким гостям. Наконец спасение пришло само собой, когда Ивар спросил про корабли, которые должны были появиться у берегов. Английский волостель отрицательно помотал головой, но сказал, что драккары не пройдут мимо Дувра и их можно там подождать, если они ещё туда не пришли.

— В таком случае я попрошу тебя, ярл, дать в провожатые своих людей, ибо гостеприимство местных мне не нравится, — сказал Владимир.

Глаза англа сверкали гневом: он не привык слушаться, он привык приказывать, но вооружившаяся дружина викингов заставляла быть дружелюбным, и он согласился.

В отличие от непуганых нормандских берегов, английские были пустынны, лишь изредка появлялись двое-трое вершников да единожды увидели пасущееся стадо овец. При попутном ветре Дувра достигли на пятый день. На драккаре Ивара весело заголосили: свеи узнали корабль Кальва, стоящий на вымолах рядом с вестфольдскими.

Им довольно быстро разрешили сойти на берег: в Дувре никто не удивлялся купцам из Северных стран. Только недавно, оказалось, здесь были люди из урманского Раумсдаля, а сейчас гостили купцы из датского Хедебю. Викинги выгодно расторговались, причём некоторые умудрились прогулять добытое и спустить в зернь. Близилась осень, и нужно было спешить с отъездом, хотя было ясно, что первые холода могут застать в море.

Кальв, изрядно захмелевший, обхватив обеими руками чашу с пивом, перекрикивая шум пира, рассказывал Олаву-ярлу о походе:

— Буря расшвыряла нас по морю, как солому. Ивар попросил Вальдамара отдать Ньёрду деву вальхов, но конунг его не послушал. Он привязал деву к скамье и сказал Ньёрду: «Коли ты пришёл за ней, то забери её сам!» Эгир разорвал верёвку и уволок деву в море. После этого буря закончилась. Велика удача Вальдамара, и боги говорят с ним на равных. Так-то! Я сложу об этом вису, я уже пообещал это конунгу.

Об удачном походе говорили много и везде в фюльке Олава. Сам ярл одно и то же слышал от разных людей. Олав, тоже хмельной, тискал за плечи сыновей: молодцы! Владимир начинал привыкать, что его «равенство с богами» стало легендой, и свеи смотрели на него с уважительной опаской. Легко привыкающий к женщинам и легко отвыкающий от них, он уже забыл Берноду, и когда говорили о буре, заставшей их по пути к англам, сам подтверждал сказку о том, что бросил Эгиру вызов.

Добрыня, встретивший с похода сыновца, едва узнал его: во всей стати, в твёрдой походке чувствовалась уверенность поверившего в себя воина. Взгляд стал твёрже и тяжелее, вряд ли он теперь позволит кому бы то ни было указывать себе. И всё же Добрыня гордился племянником: чего хотел достигнуть в походе, того и достиг, пряча в бороде улыбку, смотрел в сторону князя, ловя себя на мысли, что, любуясь им, любуется собой, будто мастер, выковавший добрый меч. Владимир, отодвинувшись от еды и распрямившись на лавке, смотрел, как раздвигают в стороны нижние столы, выдвигают на их место скамью. Принесли арфу. На скамью мягко, как ловкая кошка, села дева лет четырнадцати, склонила светлую голову с шитым жемчугом очельем[178], скрыв узкие плечи золотыми волнами волос.

Шум пира постепенно затих, едва тонкие девичьи пальцы коснулись струн арфы. Высокий мелодичный голос потёк по палате, окутанной запахом жареной дичины и факельным и свечным дымом. Владимир, подавшись вперёд, рассматривал девушку.

— Будто лебедь! — вырвалось у него. — Кто она? — спросил, пихнув локтем сидевшего рядом Ивара.

— Бергтора, сестра моя.

— Ты мне не сказывал.

— Да ты видел её, просто пока мы были в походе, она подросла, — ответил Ивар и, будто только поняв, о чём речь, развернулся к Владимиру: — А ты чего вдруг спрашиваешь, конунг?

Князь не успел ответить. Песня закончилась. Олав тяжело поднялся со своего места с большим турьим окованным серебром рогом в руках.

— Я желаю, чтобы из этого рога выпили все, кто сидит за моим столом, — молвил он, — ибо пьём мы за счастливое возвращение моих сыновей и конунга Вальдамара, любимого богами. Я рад, что Вальдамар мой гость, и клянусь единственным глазом Одина, что сделаю всё, чтобы конунг набрал людей для того, чтобы забрать стол у своего брата. Всё, что я о тебе знаю, Вальдамар, говорит о том, что ты достойный человек, а значит, брат твой не достоин править в Гардарики. За тебя и моих сыновей!