В тени славы предков - Игорь Генералов

— Доброго рода дева, стало быть, — заключил Павша.

— Доброго, — согласился Темята, — только рожа твоя мало в походах битая и вовсе немытая.

— Чего?! Я в походе на ятвягов копьём началовал!

— Смердами сохатыми? Ну-ну!

Павша замахнулся древком, Темята со смехом уворачивался.

— Коли оженишься на ней, то, клянусь конями Хорса, бронь и меч продам, но поставлю тебе братину ромейского вина!

— Иди к купцам уже, ибо твоих драных портов даже на чару кислой браги не хватит!

Павшу по-доброму высмеяли в молодечной, заключив: пусть пробует парень, не зазорно боярской дочери с кметем княжеским связаться. Но в следующий раз Павше увидеть её не удалось: из Осинок пришла страшная весть, что мать его Милаву нашли мёртвой с перерезанным горлом. Павша тряс за плечи Горимку, младшего брата Блуда, привёзшего весть, спрашивал: как, кто и где мать нашли? Выяснялось не много: труп нашли в лесу почернелый уже, видать, среди зимы злодейство совершилось. Колот ездил по весям, вызнавал, выспрашивал, пытаясь хоть что-то узнать, но было всё напрасно. К мужу Милавы, Некруту, ездил, но тот оправдался, говорил, что жалится по жене.

— А Некрут здесь при чём? — удивился Павша. Знал, что не всё там в ладу было, но впервые узнал от Горимки, что Некрут колотил почём зря его мать и даже глаз выбил.

— Так это не искрою из печи? А дядька почто молчал? Вы что все, сговорились скрыть от меня?!

Выпроситься у Блуда было минутным делом. Снег почти сошёл, набухшая от влаги земля готова была разлиться половодьем. Павша на боевом коне оставил далеко позади себя Горимку, едва сдерживался, чтобы не стегануть по конской спине плетью, — себе дороже будет, коли без служебной надобности запалишь коня.

Промокший от раннего весеннего дождя, уставший с дороги и потому потерявший всю злость, в дядькином тереме ел горячее варево, запивая мёдом, приятной истомой разливавшимся по телу. Колот смотрел на сыновца, рассказывая, как и где нашли его мать. Поведал и про Некрута, по одному короткому вопросу поняв, что Горимка всё уже сказал Павше.

— Кто это сделал, кому надо? — Павша швырнул ложку в пустую тарель, отодвинув её от себя. Услада, убирая посуду, посмотрев племяннику в лицо, сказала:

— Тати какие-нибудь. Мало извергов по белому свету шатается?

— Мужику от бабы одно надо, а стрый сказал, что насилья не было над ней, — возразил Павша. Лапа заметил, что сыновец избегает называть Милаву матерью. Стыдно всё же за те гулянки, что устраивала по смерти мужа, и сын хоть невелик тогда был, но замечал всё и запомнил крепко. Павша поставил локти на стол, опустил голову, спрятал в ладонях лицо. Просидев некоторое время, взъерошил волосы, спросил:

— Может, Некрут это свершил?

Голос у Павши не дрожал — не шли слёзы у парня. Выброшенная когда-то из сердца мать не вмещалась полностью обратно, а может, просто держался. Колот собирался было рассказать, как Некрут грозился ему, когда Лапа бил его в собственном доме, но раздумал. Такой, как Некрут, лает, словно худая собака, — впустую, а Павша передумает да мстить поедет, не разобравшись.

Колот собрал для Милавы краду, и тела её обезображенного не видно было за сухим деревом. Племянник был благодарен дядьке за заботу о мёртвой матери, особенно за то, что не пришлось прикасаться к Моране-смерти. Одно дело — труп врага зарыть, а похороны родного — совсем другое.

Провожать Милаву к предкам собрались родичи да друзья с родных Осинок и из соседних весей. Павша, чувствуя на себе десятки взглядов, объял весь торжественно-горестный миг и, неволею смутившись от этого, поспешил было поднести зажжённый факел ко краде, но потом, будто вспомнив что, полуобернулся к людям и, глядя на пламя, произнёс:

— Клянусь перед Огнём Сварожичем и Богом Христом, что не отступлюсь от мести за убийство матери моей, пока буду жив! А коли злодей умрёт до того, как найду его, буду мстить старшему в его роде!

Потом на поминальной трапезе в Колотовой избе, едва пригубливая чару с пивом, пристально смотрел на уходивших и приходивших гостей. Сам Колот тоже не пил, боясь, как бы Павша не учудил чего со своим норовом. На следующий день Лапа застал с утра племянника в конюшне, седлавшего коня.

— Пора мне, стрый, на службу.

Не понравилось Колоту, как Павша прятал глаза, излишне суетился, слишком туго затянул подпругу. «С ним поеду, провожу!» — мелькнуло у Колота, но Павша будто прочёл мысли:

— Не журись, дядько! Глупостей не наделаю, не глуздырь. —

И добавил, садясь в седло: — Как Бог укажет на татя, так на суд княжеский и пойду, без суда много чести — ради збродня головой потом отвечать.

Глядя в спину сыновцу, затянутую в зимний, подбитый лисою, вотол, заставил себя поверить ему. Неспешной рысью, не оглядываясь, Павша накатанной протаянной дорогой выехал из Осинок. Колот, проводив взглядом племянника, приподнял калитку, втиснул в разбухшие от влаги ободверины.

В село Древичи накатанная дорога шла только через Осинки. Павша с детства знал каждую тропку вокруг болота, сквозь которое можно было пролезть на окружную дорогу в древнее русское село. За Осинками слез с коня, взял под уздцы, пригибаясь под низкими ветками частолесья, пошёл на старую дорогу. Болото ещё не замёрзло, предательски тая под хрупким льдом гибельную трясину. Земля местами играла над твёрдым дёрном, но Павша безошибочно шёл по тропе. Чуявший неладное конь храпел и шёл с неохотой, один раз вспрянул, провалившись по бабки. Павша, успокаивая и выводя на тропу коня, зачерпнул чёрной болотистой воды в сапоги, с неудовольствием почувствовав, как наливаются мокрой тяжестью шерстяные портянки.

Боялся, что по дороге встретит стрыя, разгадавшего умысел, но тот, по-видимому, постарел, растеряв расторопность, и положился на волю Рода (не мог дядька не догадаться!). Подъезжая к Некрутовому двору, даже не спешился, ударив высвобождённой из стремени ногой в крепкие, чернённые временем ворота.

Некрутовы родичи высыпали во двор все разом: стар и млад, одетые от посконных порток до соболиных опашней. «Эвон как! Ждали меня!» — подумалось Павше, значит, не зря боится Некрут, раз семью всю собрал. От этих мыслей сильнее разгорелась злость. Растворились ворота, но Павша не въехал, а, набычась, взглядом нашёл мужа матери, указал на него рукоятью плети:

— Некрут, тебя не было, когда насыпали курган, тебя не было на поминках, а значит, ты виновен в смерти матери моей! Я вызываю тебя на суд княжий! Коли нет вины на тебе, там и порешим!

— Не заговаривайся, кметь! Ты, сын пришлых славян, вину кладёшь на весь род русский, что до твоих пращуров славу здесь имели! — ответил, не сходя с невысокого крыльца, Некрут. Седой муж, что с хмурым интересом разглядывал Павшу, осадил родича на своём древнем языке, да так, что Некрут потупился и отступил назад.

— Стой, парень! — долгие полы опашня поволочились по сугробам за тем самым мужиком, шагнувшим к Павше, но тот не хотел слушать, плюнул в сторону Некрутовой родни и ожёг коня плетью, пуская его по широкой наезженной дороге.