Летучий Голландец - Ричард Кнаак

— Странно, но я не могу точно припомнить. Он был белым,очень ярким, как солнце. — На лице его разлилось выражение искреннегонедоумения. — Я помню каждую чертову шхуну до этой проклятой встречи, но немогу вспомнить подробностей вида моего смертельного друга до того, как он сталэтим прекрасным, надежным судном. Но с другой стороны, я столько всего пыталсязабыть.

Майю очень заинтриговало, что «Отчаяние» когда-то был чем-тодругим, а вовсе не кораблем. А то, что он взял Голландца на борт,заинтересовало ее еще больше. Почему он так сделал? Было ли это, как он считал,частью наказания?

«Не могу в это поверить».

Как будто услышав безмолвный вопрос, Голландец добавил:

— Я не знаю, почему меня проглотили. Я не понимал, почему яеще был жив, хотя знал, что умер. Особенно я запутался, когда, очнувшись,увидел, что сплю в каюте прекрасного парусного корабля, такого, о котороммечтал еще мальчишкой.

Казалось, он годы и годы исследовал судно вдоль и поперек,стараясь его понять. Первое, что он обнаружил, — это что ему больше нетребовались сон и еда. Вода имелась, но Голландец нуждался в ней очень редко.Со временем он перешел от страха и удивления к усталой скуке, когда понял, чтона борту он в ловушке и конца его пути не будет.

— Я солгал, сказав, что не спал после того первого раза.

Был еще один раз, на раннем этапе, когда я спал долго икрепко. Почему, не знаю, я только помню, что стоял на палубе, все еще стараясьсмириться со своей судьбой, а в следующий момент проснулся в каюте, которая,очевидно, считала себя моей. Я проснулся с воспоминанием о сне, в котором ялежал в темноте, а что-то со мной говорило. Слов я не понимал, но были образы,и в тоне голоса я чувствовал осуждение. Почему-то я знал, что погиб какой-томир и все умерло вместе с ним, но это был не мой мир, и мой тоже. — Голландецвысоко поднял широкополую шляпу, а потом, раньше, чем Майя поняла, что онделает, вдруг швырнул ее за поручень. Он даже не взглянул, как она скрылась извиду.

В голосе его явственнее звучали вина и боль.

— Мне пришлось много думать, но наконец я, как мозаику,сложил мысль, которую хотел передать мне голос. Открытие было чудовищным. Мнеудалось разрушить не только свой мир, но и тот другой тоже Внезапно налетелветер, Майя обхватила голову и пригнулась, чтобы спрятаться от его мощныхпорывов.

Нечто темное и крылатое прилетело на палубу спротивоположной стороны корабля Сначала Майе показалось, это что-то живое, нокогда оно осталось лежать неподвижно, оказалось, что это шляпа, шляпаГолландца.

— В первый раз я выбросился за поручень почти сразу послеэтого открытия. Первый раз, второй, третий, двенадцатый, и каждый раз меня всетак же возвращало на корабль. Выхода нет, он должен быть моей тюрьмой, моимнаказанием за прошлые преступления и за будущие. Не на какой-то срок, скольугодно долгий. Скорее навсегда.

Когда он закончил, облака стали уже не такими плотными.Голландец обернулся, чтобы поднять шляпу. Майя предпочла вернуться к поручням.Отчасти ей хотелось посмотреть вниз, раз облака рассеивались, но с другойстороны, нужно было осмыслить последние признания Голландца. Она лишьнадеялась, что у нее самой не возникнет желания выброситься за борт.

Горы. Высокие горы. Они напоминали ей те, что в разныхинкарнациях назывались Альвы, Гроссы, а в нынешнем варианте — Альпы. Судя посолнцу, «Отчаяние» движется на юг. Тут и там были разбросаны деревни, но она немогла сказать, к какому времени они относились.

Голландец снова стал рядом с ней. Все более и более онказался ей одним из них, из Странников. Если бы она встретила его, зная, кто онна самом деле, он показался бы ей не так уж сильно отличающимся от них, аиногда и более нормальным, честно говоря, чем Гил.

— Когда корабль впервые доставил меня в новый мир, я незнал, что и думать. — Он взглянул на облака. — Я не буду рассказывать о своемпервом путешествии через Мальстрем.

Достаточно сказать, что это — чудовище, кошмар, которого тыдолжна избежать. Я молюсь об этом. Он пришел, когда я оставил всякую надеждучто-либо изменить в своем существовании, оторвал меня от корабля и отшвырнулпрочь. Когда я пришел в себя, то обнаружил, что я на земле. Первой мыслью было,что я освободился. Мой неизвестный тюремщик меня помиловал. Радость переполняламеня. Я бродил по этому варианту, поражаясь различиям и сходству между ним имоей Землей. — Он сглотнул. — Никогда я не чувствовал себя настолько живым.

Пейзаж внизу приближался. Для Майи было загадкой, чтозаставляло корабль выбирать уровень, на котором плыть, как и тот факт, что онавслед за Голландцем говорила о нем, как о чем-то живом. Но так оно и было. Майячувствовала, что в некотором смысле в «Отчаянии» было очень много жизни, он былживым. Не таким живым, как два его невольных пассажира, но определенно живым.

Она заметила, что Голландец замолчал. Майя задумалась надего последними словами. Что было дальше, она могла догадаться. Сама не понимая,зачем это делает, она потянулась к его рукам и взяла их в свои. Он выгляделпораженным, но не протестовал.

— Сколько прошло времени, когда ваш новый мир начал гибнуть?— спросила она.

Было ясно, что Голландец переживает новый Апокалипсис. Онпочти вытащил руку, но Майя крепко ее сжала.

— Тринадцать дней. Признаки сначала были слабыми, заметнымитолько моим глазам. Я задумывался, но все еще не понимал, пока не произошлапервая катастрофа. — Он склонил голову, и их глаза почти встретились. Каждоепроизносимое им слово молило о малой толике прощения за его преступления. —Только тогда я осознал, в чем источник необычных катаклизмов, происходившиходин за другим после моего появления. Это был тот самый разрыв веществареальности, то же вторжение внешних сил, которые я впустил в свой собственныймир. И это происходило снова. Снова.

Опять раздался треск. Майя увидела, как восстановилсяпоручень, потом возникла еще одна часть палубы, которая теперь была почтицелой.

И опять спустились тучи.

— Снова очень быстро, — пробормотал Голландец, на секундузабывая о страшных воспоминаниях. — Обычно он стоит дольше. Интересно, почемуон спешит?

«У него очень гибкая натура, — заметила Майя, — в мгновениеока она меняет настроение от покоя к тревоге и опять к покою».

Удивительно, что он вообще сохранил разум, а наконец, может,он сошел с ума давным-давно, и потом постепенно разум к нему вернулся, когдабезумие потеряло силы.