Благие знамения - Нил Гейман

— Это память, понимаешь, — сказал Анафема. — Она работает назад и вперед. Родовая память, понимаешь.

Ньют посмотрел на нее вежливым, но пустым взглядом.

— Я попытаюсь объяснить получше, — терпеливо продолжала Анафема. — Пойми, Агнесса не видела будущих событий. Это лишь метафора. Она их помнила. Не особенно хорошо, конечно, и лишь в меру своего понимания, зачастую сумбурного. Мы думаем, лучше всего она помнила то, что должно произойти с ее потомками.

— А если ты ездишь по разным местам и делаешь то-то и то-то, потому что она так написала, а то, что она написала, — это воспоминания о том, где ты была и что делала, — сказал Ньют, — то, значит…

— Я понимаю. Но есть, э-э, некоторые свидетельства того, что именно так оно и работает, — сказала Анафема.

Они посмотрели на разложенную карту. Радио что-то тихо бормотало. Ньют все сильнее проникался сознанием того, что рядом с ним сидит женщина. Будь профессионалом, твердил он себе. Ты ведь солдат, так? Ну, практически да. Тогда действуй как солдат. Он задумался на долю секунды. Пожалуй, надо вести себя, как подобает хорошему солдату, отличнику воинской службы. Он с усилием вернулся к обсуждаемой теме.

— Почему именно Нижний Тадфилд? — спросил Ньют. — Я заинтересовался им просто из-за погоды. Оптимальный микроклимат, так это называют. То есть отдельно взятое местечко со своей прекрасной погодой.

Он заглянул в ее записи. В этом местечке определенно происходило нечто странное, даже если проигнорировать тибетцев и НЛО, которые, похоже, обегали и облетели уже всю землю. Тадфилдский район выделялся не только климатом, который строго соответствовал временам года; он еще и оставался на удивление неизменным. Никто почему-то не строил здесь новых домов. Численность населения почти не менялась. Количество здешних лесов и зеленых изгородей превосходило все ожидания. Единственная птицефабрика, открывшаяся в этом районе, прогорела через год или два, и ее сменила старомодная ферма, хозяин которой позволял своим свиньям свободно гулять в яблоневых садах и продавал свинину по повышенной цене. Две местные школы, похоже, обрели блаженный иммунитет к новомодным реформам образовательной системы. Автомагистраль, которая могла бы сделать Нижний Тадфилд куда более суматошным местом, чем забегаловка «Счастливый свин» на перекрестке № 18, изменила курс, отодвинулась на пять миль в сторону, сделала огромную дугу и продолжила путь, будто и не заметив островка сельского благоденствия. А почему так получилось, никто не понимал; один из привлеченных к строительству геодезистов заработал нервный срыв, второй ушел в монахи, а третий укатил на Бали рисовать обнаженных женщин.

Все выглядело так, будто несколько квадратных миль стали некой Запретной зоной для всех поползновений второй половины двадцатого века.

Анафема выудила из картотеки очередную карточку и подвинула ее к Ньюту.[117]

— Мне пришлось просмотреть множество сельских архивов, — сказала Анафема.

— А почему это пророчество под номером 2315? Оно сделано раньше других?

— Агнесса довольно небрежно относилась к временным привязкам. Не думаю, что она всегда четко осознавала последовательность событий. Я уже говорила: наша семья потратила столетия на изобретение системы, позволяющей восстановить общие связи.

Ньют просмотрел несколько карточек. Например:

— По-моему, Агнесса здесь все ужасно запутала, — сказала Анафема.

— А почему «Превосходные»? — спросил Ньют.

— Превосходные, то есть точные и верные, — сказала Анафема усталым тоном человека, не раз уже это объяснявшего. — Устарелое значение.

— Но послушай… — сказал Ньют.

…Он уже почти убедил себя в том, что никакого НЛО не было, что оно ему пригрезилось, а тибетец мог быть, скажем… ну, над этим надо еще подумать, но кем бы он ни был, к Тибету он не имел никакого отношения, однако же в одном Ньют все больше и больше убеждался — в том, что рядом с ним сидит очень привлекательная девушка, которой он, пожалуй, даже нравится, по крайней мере она не выражает свою неприязнь, а такое отношение со стороны женского пола, безусловно, было для Ньюта внове. Конечно, все происходящее здесь было чертовски странно, но он надеялся провести лодку здравого смыла вверх по течению, преодолевая мощный поток наглядных свидетельств, и в итоге убедить себя в том, что во всем виноваты, скажем, метеозонды, массовые галлюцинации или влияние Венеры.

Короче, о чем бы Ньют сейчас ни думал, в голове его царила полная неразбериха.

— Но послушай, — сказал он. — Разве может наш мир на самом деле подходить к своему концу? Давай объективно взглянем на ситуацию. Никакого международного напряжения… то есть не больше, чем обычно. Почему бы нам не оставить пока все эти пророчества в покое, а самим просто не пойти… ну, не знаю, хотя бы прогуляться, то есть я хочу сказать…

— Ну как же ты не понимаешь? Здесь что-то происходит! Какая-то сила воздействует на это место! — сказала она. — Из-за нее искажаются лей-линии. Она защищает этот район от всего, что может его изменить! Она… Она…

И вновь у нее возникло предчувствие, опять в уме промелькнула мысль, которую она никак не могла — или ей что-то мешало — вспомнить, словно сон после пробуждения.

В окнах задребезжали стекла. Ветка жасмина принялась под ветром с силой хлестать по стеклу.

— Нет, никак ее не уловить, — сплетая пальцы, сказала Анафема. — Я уже все перепробовала.

— Уловить кого? — удивился Ньют.

— Я пыталась локализовать ее с помощью маятника. С помощью теодолита. Я ведь экстрасенс. Но она как будто перемещается с места на место.

Ньют еще не потерял остатки разума и вполне мог верно истолковать последнее признание. Когда люди называют себя экстрасенсами, то это зачастую означает: «Я обладаю сверхактивным, но банальным воображением / крашу ногти черным лаком / беседую с моим волнистым попугайчиком»; однако же Анафема говорила так, будто признавалась во врожденной болезни, которой предпочла бы не иметь.

— То есть подползает Армагеддон? — уточнил Ньют.

— Пророчества говорят, что сначала придет Антихрист, — сказала Анафема. — Агнесса говорит «он». Но его-то я и не могу отыскать…

— Или ее, — сказал Ньют.

— Что?

— Может, это она, — предположил Ньют. — В конце концов, на дворе двадцатый век. Век равных возможностей.