Маршрутка - Александр Кабаков

Так наш герой по имени Максим в своем автомобиле…

Ладно, не будем про автомобиль, потому что если упомянем его марку и модель, то придирчивый читатель немедленно уличит нас в страшном преступлении против законов чистого искусства, преступление это называется модными словами «продакт плэйсмент» — попросту говоря, скрытая реклама.

Словом, Максим, предприниматель без образования юридического лица, тридцати с небольшим лет от роду, ехал в своем приличном, мало подержанном автомобиле почти бизнес-класса. Ехал, ехал, ехал… И каким-то образом оказался в совершенно безнадежном месте, а именно на Тверском бульваре, на той его стороне, которая ведет от Никитских ворот к Пушкинской площади. Здесь-то и в обычное, проезжее время всегда пробка, поскольку зеленый на пересечении с Тверской улицей горит для едущих по бульвару недолго, а этим вечером бульвары вообще стояли безнадежно, как мертвые.

Повторив в сотый — а может, и в тысячный — раз грубое и бессмысленное слово «блин» (и мы, бывает, употребляем это ужасное слово), Максим выключил зажигание, чтобы не переводить бензин, не загрязнять без нужды и так нечистый воздух родного города, откинулся на сиденье и закрыл глаза.

Зря он это сделал, заметим мы. Потому что с закрытыми глазами человек погружается в свой внутренний мир, а поскольку во внутреннем мире нашего современника и соотечественника много всякого геморроя, как называет любые проблемы и неприятности сам Максим, то никакого утешения от сидения с закрытыми глазами мы не получаем. И даже от лежания, но без сна. Наоборот — лезут в голову всякие гадости, рисуются безрадостные перспективы, пугают неразрешимостью неизбежно грядущие ситуации, исключительно негативные находятся ответы на вечные вопросы бытия… А вот если открыть глаза, да посмотреть вокруг простым, как поется, и нежным взором, то можно увидеть много прекрасного.

Максим, например, мог бы увидеть

крупный оперный снегопад, дрожащий в черном воздухе;

многоцветное зарево, сияющее над недостижимой Пушкинской;

таинственную подсветку (спасибо градоначальству!) плывущих в небе домов;

багровую змею лучащихся, будто глядишь на них, обливаясь слезами, хвостовых огней…

Автомобильное радио, всегда настроенное на романтическую воровскую песню, продолжало бы бормотать про загубленную молодость, шло бы тепло от неутомимой печки, и душа Максима, не менее подверженная воздействию красоты, чем и всякая другая душа, возрадовалась бы и сказала «спасибо».

Но он сидел с закрытыми глазами, положив не нужные в данный момент руки на столь же ненужный руль, и ничего не видел и страдал.

Девушка Ирина, секретарь-референт с английским языком и знанием (называется, вот ужас-то, «пользователь») компьютера, которую он пригласил к концу долгих праздников на рождественскую вечеринку и за которой, собственно, сейчас направлялся в известный район Строгино, уже, наверное, заждалась и не звонит только из гордости. Да и сама вечеринка, устроенная в складчину обитателями большого офисного здания на Октябрьском Поле, бывшего закрытого института, где Максим арендовал небольшое помещение под контору-склад-магазин и где познакомился с секретарем соседней организации Ириной, должна была скоро начаться… Тут кстати — вернее, совсем некстати — вспомнилась невообразимая цена аренды, назначенная с Нового года, вовсе оборзели (иначе не скажешь) хозяева здания. Ну украли дом, кому ж еще украсть, как не директору с последним секретарем институтского парткома, ну и (идиома) флаг вам в руки. Но что ж людей грабить, блин!.. Очередной «блин» не принес облегчения, а, напротив, почему-то напомнил несимпатичное лицо представителя налоговых органов, приходившего в контору неделю назад с неясными, но серьезными претензиями. Чего и сколько именно недоплачено не то за поза-, не то за позапозапрошлый год, осталось непонятным, но одно сделалось очевидным: представитель будет приходить еще и еще, пока Максим сам не догадается, сколько именно ему надо. Меньше не возьмет, а больше было бы обидно, да и несолидно… Зацепившись за мысленное слово «несолидно», размышления принялись кружиться на месте и никак не двигались дальше. Несолидно так опаздывать, несолидно, несолидно…

Вероятно, от огорчения или просто в тепле и безделье Максим задремал.

А проснулся от тихого стука слева.

Еще не открыв глаза, он испугался, ожидая увидеть впереди удалившиеся за Тверскую машины и услышать сзади бешеные гудки запертой им колонны. Но за время его недолгого отсутствия в мире ничего не изменилось, пробка не сдвинулась даже на сантиметр. Убедившись в этом, одновременно и огорчившись, и успокоившись, он глянул в боковое окно.

В человеческом существе, из белесой мглы протягивавшем руку к тонированному стеклу, Максим, опытный участник городского движения, сразу распознал постоянного обитателя оживленных перекрестков, нищего подростка, — и расстроился.

Дело в том, что от природы герой нашего рассказа добр и даже сентиментален. Свои неприятности его только напрягают (заботят) и даже злят, но вид чужого несчастья достает (выражаясь по-старому, глубоко удручает). Он мысленно ставит себя на место безногого в камуфляже, пока тот медленно едет на кресле с велосипедными колесами вдоль накапливающихся перед светофором автомобилей. Он представляет, как голодна темнолицая девочка с грязной картонкой, на которой неграмотными, но выразительными словами написана история освободившегося Таджикистана. Да и модно одетой молодой женщине с чужим ребенком на руках, собирающей деньги в пакет из дорогого супермаркета, он сочувствует, поскольку понимает, что от хорошей жизни так ходить не станешь, а ребенок, хоть и чужой, вообще ни в чем не виноват. Мы с вами, признайтесь, мимо всего этого проходим и проезжаем, придавив эмоции и глядя в другую сторону. А Максим начинает думать о несправедливости, жестокости и беспросветности жизни, обязательно кого-то, иногда даже вслух, обзывает суками и подает десятку.

Вообще-то, скажем честно, он уже года четыре, как ходит иногда в церковь. Церковь эта, красивый новенький сруб, поставлена недалеко от его съемного (именно съемного! ну говорят теперь так, что поделаешь, и впредь мы не будем комментировать вторжение в текст современности, от которой, увы, не убережешься) жилья в Свиблове. И вот кое-чему научился он там, в храме, у суровых старушек в растянутых вязаных кофтах и цветастых платках, у симпатичных, хотя многие в очках, девушек в длинных юбках и тоже в платочках, у мелких детишек, крестящихся ловчее, чем он…

Но, если опять же честно, он и раньше подавал. Даже неудобно бывало, когда не один шел или ехал. Многие знакомые удивлялись и прямо смеялись, как над полным лохом, которого разводит эта мафия, как хочет. И девушка Ирина, как это ни огорчительно, не одобряла его глупую доброту — все равно пропьют.

А он ничего не мог с собой поделать и подавал.

И в этот раз Максим нажал на кнопку, чтобы дать просящему.

Стекло поехало вниз, в салон ринулась холодная сырость, влетел с десяток растрепанных снежных хлопьев, ворвался злобный рык молотящих вхолостую моторов, донеслось с площади буханье популярной музыки, проникла гарь, особенно невыносимая в такую погоду…