Молитва по ассасину - Роберт Ферриньо

— И то и другое.

Хэнсон покачал головой.

— Просто рай.

— Тебе придется самому позаботиться о непорочных девах, но думаю, у такого красивого молодого мужчины не возникнет с этим проблем.

Хэнсон посмотрел на него.

— Справлюсь.

— Да еще в форме… не стоит недооценивать влияние формы на женских особей нашего вида. — Дарвин улыбнулся. — Когда собираешься переехать?

— Как можно быстрее. — Хэнсон снова поправил пистолет, подошел к окну. Великая мечеть едва виднелась между домами, лучи прожекторов отражались от ее бирюзовых стен. — Отец поможет с первым взносом. Часть суммы, возможно, удастся получить в полицейском кредитном союзе.

— Отлично.

— Было бы желание, — сказал Хэнсон.

Дарвин подмигнул ему.

— Ты быстро учишься.

Хэнсон посмотрел на часы.

— До вечернего намаза осталось восемнадцать минут. — Он кивнул на подсвечник. — Не хотите ко мне присоединиться, мистер Конклин?

— Почту за честь. Омовение можно совершить в ванной.

Хэнсон сел на ковер. Расшнуровал и снял ботинки. Затем снял носки и аккуратно вложил в ботинки. Поставил ботинки к стене. Снял куртку патрульного и повесил на дверную ручку. Его голубая рубашка потемнела от пота. Мистер Конклин почему-то не снял пиджак и не разулся, продолжая стоять у стены с руками, засунутыми в карманы. Полицейский не придал данному обстоятельству особого внимания: времени оставалось достаточно.

— Ванная там. — Дарвин пошел по коридору. За его спиной шлепали босые ноги Хэнсона. Он остановился у дверей ванной и знаком предложил полицейскому войти. — Располагайся как дома. Я совершу обряд после тебя.

Хэнсон нашел оставленный прежним жильцом обмылок, тщательно отдраил ноги, струей воды смыл пену и оглянулся в поисках полотенца.

Дарвин достал из кармана пиджака носовой платок.

— Я не могу так поступить с вашей модной вещью, мистер Конклин.

— Ерунда, — усмехнулся Дарвин. — Прошу тебя. Нельзя же возносить молитвы Всевышнему в непристойном виде!

Хэнсон промокнул ступни и пристроил платок на пустую вешалку для полотенец. Ванная комната не отличалась размерами. Стены душевой кабины имели облицовку из розовой плитки, а пол — из черной и белой, расположенной в шахматном порядке. Полицейский, закатав рукава выше локтей, принялся намыливать ладони и предплечья над огромной раковиной. Сняв рубашку, он испытал бы куда меньшие неудобства, но, по-видимому, стеснялся стоявшего в дверях Дарвина.

— А что именно ты увидел в доме той бедной женщины?

Хэнсон смыл пену с мускулистых предплечий. Мутная вода бежала по крепким запястьям.

— Поверьте, сэр, вам лучше этого не знать.

— Но мне бы хотелось знать.

Хэнсон бросил на него недоуменный взгляд.

— Не хочу говорить об этом. — Сорвав носовой платок с вешалки, он быстро вытер руки, сложил его и еще влажный протянул Дарвину.

— Нет, спасибо.

— Вы не станете совершать омовение?

— Уверяю тебя, мой бравый офицер, мне это не поможет.

Хэнсон мгновенно насторожился, расправил плечи и выпятил челюсть.

— В чем дело?

Дарвин захлопал в ладоши.

— Ты только что задал самый главный философский вопрос. Впрочем, как обычно, вопрос был задан слишком поздно, чтобы ситуация изменилась к лучшему.

Хэнсон оглядел Дарвина с головы до ног: перед ним стоял агент по продаже недвижимости. Хрупкого телосложения, в сером костюме английского покроя. Полицейский не улыбался, что делало ему честь. Его правая ладонь опустилась на ручку пистолета, однако движение казалось скорее рефлекторной реакцией, нежели проявлением тревоги.

— Прочь с дороги, мистер Конклин.

Дарвин не пошевелился.

— Почему так грубо?

Хэнсон сделал шаг вперед.

— Я попросил убраться с дороги, приятель.

— Меня зовут Дарвин. Сегодня я стану твоим убийцей.

Парень даже не успел сжать рукоять пистолета. В теле полицейского содержалось почти двести фунтов первоклассных мышц, однако удар выбил из него дыхание и заставил попятиться назад. Хэнсон успел схватиться за карниз шторы, но весь его корпус остался совершенно уязвимым. Дарвин подошел ближе и ударил во второй раз, целясь чуть выше солнечного сплетения. Молодой человек свалился в ванну, ударившись о стену головой.

Ассасин присел на край. Ноги Хэнсона болтались над клетчатым полом. Он подергал полицейского за мизинец.

— Маленькая свинка… — Вегетативная нервная система парня почти не отреагировала на прикосновение. Дарвин посмотрел Хэнсону в глаза. — Не суетись. Дыши неглубоко. Словно втягиваешь воздух через соломинку. Второй удар сломал два нижних ребра с левой стороны. То есть раздробил. Твои внутренности заполнены осколками костей. Они как шрапнель для жизненно важных органов. Ты постепенно заполняешься кровью. Я же сказал, не делай глубоких вдохов. Смотри на меня. Не теряй сознание. У тебя появился неприятный привкус во рту? Похожий на вкус гнилого мяса?

Полицейский захрипел в ответ.

— Понятно. Разорвана печень. Поразительно, как быстро возникает избыток желчи, когда разрушены протоки. Человеческое тело… великолепная площадка для игр.

— Почему? — прошептал Хэнсон.

— Нам всегда необходимо знать почему. Молодой бычок, стоящий в очереди на убой, видит, как другому бычку перерезали горло… ты думаешь, хоть одно из этих тупых животных задумывается почему? — Дарвин улыбнулся ему. — Быть человеком — тяжкое бремя.

Хэнсон попытался что-то сказать, но лишь застонал, и его лицо исказилось от боли.

— Я знаю восемьдесят семь способов убийства человека одним ударом. Восемьдесят семь мест на теле человека, точный удар по которым вызовет смерть, если нанести его с достаточной силой. Не хочу хвастаться, просто решил, что тебе будет интересно. Через пару часов ты умрешь, и я хочу провести это время с тобой. Я так редко обсуждаю свою работу. Только поэтому я спросил тебя о том, что ты увидел в доме. — Дарвин снова принялся перебирать пальцы Хэнсона. Полицейскому давно следовало бы постричь ногти. — Хотел узнать, какое это на тебя произвело впечатление.

У парня расширились глаза.

— Не хочу показаться тщеславным, но в газетах не было ни слова об этом событии, и по телевидению не показали ни кадра. Словно ничего не случилось. — Он вставил указательный палец в рот полицейского, подцепил за верхние зубы, повернул голову так, чтобы Хэнсону стало легче дышать. Руку он вытер о его рубашку. — Тщеславие — проявление слабости, но человеку необходимо гордиться результатами своей работы. В конце концов, семья и друзья ничего не значат, у нас есть только наша работа. Каждое совершенное мной убийство глубоко врезалось в память. Буквально каждое. Я могу подробно описать, как и когда я убил. Вплоть до выражения лиц в момент смерти. Я могу рассказать тебе, как сопротивлялась каждая жертва, во что была одета, какие звуки издавала или не издавала. Я могу доказать тебе это. Могу огласить весь список… — Дарвин улыбнулся и провел пальцами по лбу Хэнсона. — Но у тебя не хватит времени.