Дом над Двиной - Евгения Фрезер

С этого дня Ириша перестала приходить стирать, а встретившись с кем-либо из нас лицом к лицу, сворачивала в сторону. Ирише, по всей видимости, было очень стыдно, и в то же время она боялась своего большевика-мужа. Были и другие подобные мелочи, но все это, как говорит русская пословица, — цветочки, ягодки были впереди.

Тем временем, серьезно опасаясь, что Россия выйдет из войны, что позволило бы Германии перебросить свои войска на Западный фронт, союзники поддерживали отношения с большевиками в надежде, что союз между ними для продолжения войны на Восточном фронте возможен. Союзники предложили военную помощь, но Ленин ее все-таки категорически отклонил. Козырной картой его был мир — мир во что бы то ни стало. Ленин не желал возобновлять вражду и тем самым подвергать опасности свое дело.

В то время, когда Россия и Германия вели переговоры о мире, корабли Королевского военного флота, до недавнего времени сопровождавшие грузы в Архангельск и Мурманск, остались в Мурманске. Благодаря теплому течению Гольфстрим этот порт, в отличие от Архангельска, не замерзает.

В феврале Германия, устав от медлительности России в подписании сепаратного договора, неожиданно атаковала, что заставило большевистских лидеров возобновить переговоры. Германия незамедлительно пошла на них, и в начале марта в Брест-Литовске был подписан мирный договор. Сказать, что этот мир был позорным — значило бы очень сдержанно оценить его. Территория России стала такой, какой была три века назад, и огромные плодородные земли были преподнесены немцам на блюдечке вместе с третью населения страны.

Союзникам эта катастрофа оставила только один выход, только одну надежду на продолжение войны русскими — они были вынуждены присоединиться к тем силам, что противостояли большевикам, чтобы покончить с последними. И возможности для этого у них были.

В тот богатый событиями год наша семейная жизнь текла почти как прежде. Однажды вечером, когда мы сидели, как обычно, за самоваром, Марга объявила, что уходит из госпиталя, чтобы принять должность классной руководительницы младших классов, предложенную ей в гимназии. Она с самого начала войны ухаживала за больными и ранеными и теперь заметно пала духом и устала. Два года назад Марга познакомилась с молодым человеком, офицером Виктором Телятиным. Они полюбили друг друга и хотели пожениться, но Виктора призвали на фронт, а во время первой революции пришло письмо, в котором сообщалось, что Виктор пропал без вести, скорее всего, он был убит.

Когда Марга стала работать в нашей гимназии, мы по утрам ходили туда вместе. Постепенно, может быть, потому, что теперь она находилась в окружении веселых молодых людей, она снова стала сама собой. Я была уже старше, и мы часто вместе осуществляли какие-нибудь задумки. Однажды, обе голодные, мы обыскали весь дом в поисках чего-нибудь съестного и нашли пшеницу. Решив устроить эксперимент, поджарили зерна и смололи их, добавили молока и выпили. Результат нас восхитил. Это было сытно и, как показалось, очень похоже на кофе. В те дни немного нужно было, чтобы порадоваться.

Мы много разговаривали о школьных делах. Для меня гимназия имела особую привлекательность, но дело было не столько в уроках, сколько в том, что мы готовили пьесу. На главные роли были выбраны я и Шура Рубцова. Я не могла думать ни о чем другом. Пьеса называлась «Волшебное зеркало» и была о принцессе, злой и жестокой, которая видит свое настоящее лицо в волшебном зеркале и понимает, кто она такая. Платья, нужные в пьесе, были задуманы как костюмы Древней Руси. Бабушка с присущей ей изобретательностью сделала мой сценический наряд из моего старого шелкового платья небесно-голубого цвета. Высокий кокошник был украшен имитацией жемчуга и драгоценных камней.

Шура была для меня особым другом. В ней было все, чего не хватало мне. С пятилетнего возраста ее учили музыке, и теперь, в свои 12 лет, она играла на пианино, балалайке и гитаре не хуже любого профессионала. Она была необычайно талантлива, танцевала, пела приятным контральто под собственный аккомпанемент. Уроки давались ей легко — она считалась самой умной ученицей в классе. Большие серые глаза, спокойное выражение лица привлекали к ней внимание, и тем больше, чем старше она становилась. Единственный ребенок у родителей, она лишилась отца, который был убит в начале войны. Ее мать, вдова, не склонившись перед судьбой, стала сдавать второй этаж своего дома, а сама с Шурой, старой няней и кухаркой переселилась на первый этаж. Квартиру наверху обычно снимали люди, имевшие отношение к театру, которые приезжали к нам из Москвы и Петрограда.

Мне нравилось бывать в этом доме, особенно в Шуриной комнате, где всегда было тепло и уютно: цветные ситцевые занавески на окнах, лоскутное покрывало на кровати, на стенах — литографии из русских волшебных сказок, книжные полки, на стуле рядом с маленьким рабочим столом сидит кошка… Иногда в гостиную спускались актеры. Они говорили о пьесах, ролях, которые исполняли. Я слышала названия «Чайка», «Дядя Ваня», «Трильби», и они переносили меня в зачарованный мир театра.

Однажды Шуру и меня пригласили сыграть двух детей в пьесе Ибсена «Кукольный дом». Хотя роль сводилась к тому, чтобы сидеть за столом и пить из пустых чашек, не произнося ни слова, мы были в восторге от мысли появиться на профессиональной сцене. Позже нам снова предложили роли детей — в пьесе «Колокола», но за несколько дней до премьеры Шура простудилась и не могла участвовать в спектакле. После долгих уговоров и подкупа Гермоша согласился заменить ее.

Мы должны были сыграть двух детей-призраков. Одетые в длинные белые балахоны (Гермоша, кроме того, в желтом парике), мы должны были выйти на сцену и медленно двигаться вперед, неся за ручки большую погребальную урну. К нам подходит мужчина и, потрясенный нашим появлением, дрожащим голосом спрашивает: «Кто вы?». «Мы твои дети», — должна ответить я. Повернувшись к брату, он спрашивает: «Что вы несете?», а брат должен сказать душераздирающе: «Слезы нашей матери». Эту маленькую сценку репетировали много раз. Слова мы запомнили назубок, только временами мой маленький брат приводил нас в замешательство тем, что вместо своего ответа говорил мой.

Все наше семейство пришло поддержать нас, даже дедушка. Наконец наступил момент, когда мы должны появиться на сцене.

«Кто вы?» — спросил нас высокий красивый мужчина. «Мы твои дети», — ответила я тем эмоциональным возвышенным тоном, который часто слышала со сцены. Тут же из-за моей спины эхом прозвучал громкий и напористый голос братца: «Мы твои дети». Последовала пауза. Наш предполагаемый отец улыбнулся. «Что вы несете?» — продолжил он. «Слезы нашей матери», — снова последовал уверенный ответ, не оставлявший сомнения в том, чьи мы дети и чьи слезы в урне. Это талантливое явление продолжалось несколько секунд. Вслед за этим из ложи, где сидела вся наша поддержка, раздались оглушительные аплодисменты, к удивлению всего остального зала. А за сценой шел жаркий спор — младший брат украл мою славу, а сам не смог выразить то чувство, что переполняло меня.

В конце апреля река, по которой еще недавно неслось множество крутящихся льдин, угрожавших всему, что попадалось на пути, снова стала собой — знакомой, любимой, плавно текущей меж берегов, без единой морщинки на «челе». Вновь возвели мост через Кузнечиху, началась работа на причалах. Маленькие суденышки сновали туда-сюда, женщины полоскали белье, мужчины собирались группками, что-то оживленно обсуждая, и снова над рекой разносился пароходный гул.