Дом над Двиной - Евгения Фрезер

В центре города канадские солдаты построили ледяную горку. Ничего подобного до этого в наших краях не бывало. С ее верхушки саночник мчался вдоль всей улицы, потом вниз по берегу и останавливался уже где-то далеко на реке. На высокую площадку вели ступени. Сама гора и спуск с нее были огорожены елочками, воткнутыми в лед. Елочки были украшены разноцветными фонариками, и в ранних сумерках это было великолепное зрелище.

Сооружение было построено для взрослых, оно считалось очень опасным, и детям запрещалось подниматься наверх. Внизу у ступенек стоял солдат и следил за этим. Но нас тянуло на гору как магнитом, и частенько, когда удавалось отвлечь внимание охраны, мы проскальзывали на гору, а когда мчались вниз мимо часового, вслед нам неслись незнакомые слова — как потом оказалось, они означали, что нас родили вне брака.

Однажды мама вызвалась сопроводить нас и переговорить с часовым. Солдат, удивленный видом красивой дамы, говорившей любезным тоном на родном ему языке, разрешил нам подняться наверх. Мы медленно поднимались по ступенькам, волоча санки, а мама осталась разговаривать с солдатом. Пока мы, счастливые, катались с горки, мороз усилился, и мама, терпеливо нас ожидавшая, начала дрожать от холода. Дрожь эта не прекратилась и дома. На следующее утро мама слегла с жестокой простудой, которая развилась в двустороннее воспаление легких. И только постоянное внимание дедушки, которому помогал врач британского военно-морского флота, спасло ей жизнь.

Вскоре после этого потерялся Скотька. Раньше он тоже исчезал по своим любовным делам, и иногда, возвращаясь из гимназии, я встречала его на улице. Он останавливался поприветствовать меня и, дружески вильнув хвостом, тут же спешил дальше. Но на этот раз было по-другому.

Его старый друг, ночной сторож, скучая без верного Скотьки, тоже встревожился и искал его по дворам во время своих обходов.

Как-то днем, на уроке музыки, когда мадам Сусанова отбивала мне такт, стоя спиной к двери, я увидела, как дверь тихонько открывается и мой брат ползет под рояль. Он подвигает по полу клочок бумаги, на котором что-то написано. Когда он добрался до моих ног, я посмотрела вниз и прочитала краткое сообщение: «Скотька умер». К удивлению мадам Сусановой, не имевшей в тот день причин бить меня линейкой по пальцам, я громко разрыдалась и выбежала из комнаты.

Оказалось, что неделю назад Василий что-то делал в старой конюшне, которой теперь не пользовались по назначению, а хранили там садовые и прочие инструменты. Закончив работу, он вышел и запер за собой дверь. Вернувшись через неделю, он обнаружил мертвого Скотьку, лежавшего за дверью. Теперь уже не узнать, то ли Скотьку случайно закрыли, то ли, увидев раскрытую настежь дверь, как это часто бывает, он зашел туда, чтобы умереть. Больше всех тосковал сторож. «Скотька был моим другом, единственным другом», — плакал он.

Похоронить Скотьку в промерзшей земле было невозможно. Его положили в маленький ящик и оставили там, где нашли. Ранней весной Василий выкопал могилку рядом с беседкой и посадил на нее молодую березку

Весной умер и сторож. Пресекся древний обычай держать ночного сторожа, обходившего улицу глубокой ночью. Маленькую каменную будку убрали, осталось лишь место — как напоминание, что именно здесь спасались от непогоды старый русский крестьянин и его шотландский дружок.

Вскоре после прибытия союзнических войск начался оживленный торг между предприимчивыми военными и местным населением. Каждый солдат мог привезти домой неплохой сувенир из наших лесов, богатых пушным зверем. Так как контакты осуществлялись в частных домах, мой отец, бегло говоривший по-английски, часто выступал посредником.

Крестьяне, приезжая к нам в дом с драгоценными свертками, предпочитали обменивать их на редкостные теперь продукты: сахар, чай, муку и даже мыло, а не продавать за деньги. Наша старая детская, в прошлом видавшая много разных сцен, превратилась в торговую палатку, где отец сидел в кресле, окруженный кипами дорогих мехов. Наши американские друзья, сержанты Боверли и Грей, были основными поставщиками продуктов. Никто не спрашивал, где они их достают, мы слишком долго голодали. Мы знали только, что нет приятнее картины, чем грузовик, груженный мешками с мукой, сахаром, банками чая или кофе, въезжающий в наши ворота.

Пасха была такой же веселой, как и Рождество перед ней. Она тоже несла радостные надежды на будущее. Наши британские и американские друзья были приглашены на полуночную службу, а после нее к нам. Было решено, что мы все пойдем в Троицкий собор, чтобы наши друзья могли увидеть его великолепное внутреннее убранство, услышать проповедь самого архиепископа, чудное пение хора.

Собор, с его белоснежными стенами, усыпанными звездами куполами и оригинальными фресками, изображающими библейские сцены, был гордостью города. Спустя несколько лет его разрушили вандалы безбожного общества. В тот страшный день жители города молча и беспомощно смотрели на это. Раздался взрыв, потрясший землю, и древняя церковь, которую многие поколения считали сокровищем, превратилась в руины. Мужчины обнажили головы. Коленопреклоненная толпа рыдала.

А пока чудовищное преступление еще скрыто завесой времени. Внутри собора все сияло и было полно радости. Крестный ход, восторженная пасхальная проповедь, торжественные голоса хора — все это стоило видеть и слышать.

Мы возвращались домой с зажженными свечами сквозь море колеблющихся огоньков под звуки веселого колокольного перезвона, плывущего над городом. Все собрались за столом, хоть и не таким богатым, как в недавнем прошлом, но еще способным порадовать гостей. Протокол не соблюдали, сидели вперемешку американские сержанты, офицеры, королевская морская пехота, члены семьи. Этот памятный вечер продолжался далеко за полночь.

Иногда я думаю: где они теперь, эти парни, как перелетные птицы из дальних стран слетевшиеся к нам ненадолго и вскоре исчезнувшие навсегда из нашей жизни? Было одно исключение. Как-то в двадцатые годы сержант Боверли приехал в Архангельск и разыскал мою бабушку. Он состоял в комиссии, которая прибыла с разрешения большевистского правительства, чтобы увезти прах солдат, погибших во время союзнической интервенции. Зная о наших невзгодах, он появился с продуктами, совсем как в тот давний осенний вечер, когда мы впервые познакомились с ним и Греем.

Миновали первые весенние дни, и вот уже наступило лето. Солнце опять медленно вершит свой круговой путь в вышине, вставая почти сразу после заката.

В саду теплый запах молодой травы и острый свежий аромат черемухи. Старый тополь роняет алые сережки.

В парках оркестры играют до поздней ночи. Под густыми кронами деревьев гуляют парочки, держась за руки. Волшебная красота этих тихих, слегка печальных ночей зачаровывает. Зарождаются нежные чувства, играют свадьбы, возникают легкомысленные романы. Возможно, дети, зачатые в это лето, до сих пор еще живут в наших краях…

Расцветали и другие, менее романтичные чувства. На другом конце города был дом, известный под названием «дом с зеленой крышей». По какой-то таинственной для меня причине все солдаты вились вокруг него. Мужчины безошибочно находили этот дом — совсем как голуби, которые всегда находят дорогу домой. Иногда я видела молодых дам из этого таинственного дома. Их накрашенные щеки, подведенные глаза и слишком яркие наряды поражали меня.