Кремлевское дело Бешеного - Виктор Доценко

— Зато твоя душа прозрачна, как слеза младенца, — отпарировал политтехнолог.

— А что, я всего лишь получаю от жизни радость и удовольствие, не преследуя никаких далеко идущих целей. Скажите, уважаемый депутат, разве это плохо?

— Не ерничай, — сказал Петропавловский, не давая Долоновичу вставить слово. — Значит, Шойгу во главе. В первую тройку добавим какого-нибудь знаменитого спортсмена и какого-нибудь силовика как потенциального борца с коррупцией, народу это понравится, а дальше предложим губернаторам отобрать своих людей в их регионах, желательно чиновников и бизнесменов средней руки, чтобы зря не дразнить народ. Деньги, естественно, отслюним губернаторам: сорок процентов на раскрутку и шестьдесят после — в качестве премии, если в их регионах наше движение получит нужные голоса.

— А программу движения мы писать должны? — спросил прагматичный Долонович.

— Однако, Санек, и наивный же ты, и впрямь будто чукча какой, — напустился на него Гавриил. — Подумай сам, зачем им программа? Кто ее читать-то будет? А если и прочтут, не дай бог, что и кто в ней поймет? Вот у Явлинского вполне добротная программа. А толку-то что? Коммунисты тоже своей гордятся. Но кому это нужно? Вы оба такие умные и образованные, что все время забываете, что Россия — страна специфическая.

Темпераментный Петропавловский все больше распалялся и уже звучал как проповедник, видно, гены мучеников за религию его предков делали свое дело.

— На Западе власть не любят, но уважают, у нас, наоборот, не уважают, но любят. В чем была непобедимая сила Сталина? Его не только уважали или боялись, но прежде всего любили, жертвуя во имя него даже самыми близкими людьми. Такой у русских менталитет. Ведь и Ельцина народ исключительно по любви выбирал. Крупный, сильный, серьезный, говорит просто, без затей, обещал, что заботиться будет. Ну и разлюбили потом, что ж поделаешь? А теперь кого любить-то? Не Гайдара же? Тот как занудит: эмиссия, инфляция, макроэкономика… А людям отдохнуть от забот культурно хочется. Явлинский

—скучный очень и все всерьез принимает, обижается. Обидчивых не любят, как и старых. Так что Примакову ничего не светит. Лужков — мужик крепкий, но это — Москва, а кто когда в России Москву любил? Вот кто у нас любимец публики — так это Жирик. За него только по любви и можно голосовать. Я хоть и не разделяю их вкус, но право признаю, свобода волеизъявления и все такое. Так вот наша задача — создать движение из людей простых, не очень заметных, не слишком богатых, но своих, чтобы народ их полюбил, как в девяносто шестом возлюбил Лебедя.

— Так ведь и разлюбили же быстро, — возразил Долонович.

— А ему такая судьба была предначертана, чтобы разлюбили, и советы соответствующие давались, — загадочно объяснил Петропавловский. — Да бог с ним, с Лебедем. Задача наша ясна — чтоб полюбили и поверили. Кстати, Санек, а ты, однако, власть-то любишь?

— Евреи традиционно всегда поддерживали существующую власть, — серьезно ответил Долонович, — еще со времен Римской империи.

— А чего тогда они вместе с большевиками царя-батюшку скинули, а потом и того больше — расстреляли? — не удержался ехидный Шурик.

— Так царь же их притеснял… — начал было Долонович, но его тут же прервал Петропавловский:

— Ребята, хватит уже споров на исторические темы, а то еще начнете считать по головам чекистов-евреев… У нас выборы на носу. Шурик, завтра в десять встречаемся у меня в офисе, смотрим списки губернаторов и распределяем, с кем работает напрямую Администрация Президента, с кем ты, а с кем я и моя дружина. Санечка, за тобой деньги для Ямала и извлечение Аркашки из его кавказского логова. Пора уже ему нам деньги давать, а то любви не будет. Каков корыстный век, о времена, о нравы! — Гавриил картинно развел руками и опустил голову на грудь. — Как только обнаружишь Аркадия, срочно посылай его ко мне.

Обратно в Москву оба Александра ехали вместе в «Мерседесе» Долоновича. За Петропавловским приехал «Форд» с водителем из его политологического фонда. Чтобы не понял водитель «Мерседеса», Позин спросил Долоновича по-французски:

— Я только одного не понимаю, почему в «семье» так уверены, что смогут руководить нынешним премьером, если он станет Президентом? Ведь у них с военными всегда плохо получалось, вспомни Лебедя, Бордюжу, Примакова, наконец…

— Я тоже не понимаю, — задумчиво по-английски ответил другу Долонович. Савелий, Гапур и Андрей вышли на улицу. У здания офиса стоял роскошный цвета синего металлика лимузин Ростовского, несколько иномарок ребят его бригады и две машины с телохранителями Гапура.

Гапур подал знак, и его «ребятишки» быстро подошли к ним.

— Послушайте моего друга! — сказал он.

— Ребята, сейчас едем в одну неправильную контору, — сказал Ростовский собравшимся у машин людям. — Это чистый беспредел бывших в употреблении ментов, любому авторитету западло с такими ручкаться. Они, по полному беспределу, едва не угрохали моего братишку, а еще одного хорошего пацана уложили на долгое время в больничку. За это им причитается по полной, но мы сейчас ответку давать не будем, пока нам надо только выяснить, кто моего братишку «заказал». Поэтому тихо, без «шухера», берем шефа этой конторы и вежливо удаляемся.

Если тамошние охранники начнут борзеть, тогда придется немного повоевать. Только не кровожадничать: ручки поднимут, оружие отнять, положить на пол и если кто слишком борзел до этого и потому терпеть невмочь — так вмазать хочется, то можно чуть-чуть бока помять… Когда приедем, всех вряд ли пустят внутрь, значит, сидеть и прислушиваться: если что-то не так, то стволы в руки и к нам прорываться… Все поняли? По коням!

Все расселись по машинам. Ростовский, его брат Сергей, Гапур и Савелий оказались в лимузине Ростовского, который первым и двинулся вперед, указывая дорогу всем остальным. Перед тем как сесть в «Линкольн», Гапур подошел к своим телохранителям, дал им особые инструкции, и те быстро сели в две машины: в черную «Вольво» и темно-синий «Ленд-крузер».

Машины шли настолько плотной колонной, что водители, увидев ее, благоразумно освобождали дорогу.

— Делаем так, — предложил Ростовский, глядя на Савелия, — я строю из себя клиента и с парочкой ребят и Гапуром прямиком иду к шефу в кабинет. Там быстренько прижимаем его и выдергиваем на волю. Ребята мои и Гапура прикрывают отход. Ты смотришь за тылом.

— Не пойдет, — сказал Савелий, — я тоже иду к шефу.

— Ты же у них засвечен, тебя ж и на порог могут не пустить, — напомнил Андрей.

— Как раз пустят, — возразил Савелий, — им же как-то надо меня додавить. А ты сыграешь роль моей якобы официальной «крыши»…

— А я и так давно уже твоя «крыша»! И более чем официальная: кровью скрепленная, — возразил Ростовский, намекая на то, что они побратались кровью. — Неужели ты до сих пор не понял этого, Бешеный?

— Это ты меня не понял, братишка! — Савелий шутливо обнял его за плечи и прижал к себе мертвой хваткой. — Речь идет о том, чтобы он подумал, что я просто твой клиент, а не близкий человек, за которого, не раздумывая, ты ринешься на кровь! — пояснил Савелий идею, не раскрывая своих соображений о том, как он относится к сказанному Ростовским: лично сам Бешеный считал, что настоящей защитой себе является только он сам.