Узы любви - Джоанна Линдсей

Гнев — эмоция непредсказуемая, и часто его последствия могут причинить куда больше вреда, чем вызвавшая его причина. Именно так и произошло с Вулфриком, вернувшимся в зал после предполагаемого свидания со шлюхой. Подойдя прямо к Милисент, он спросил, не хочет ли та полюбоваться состязаниями лучников. Девушка, разумеется, отказалась, не вдаваясь в подробности и ничего не объясняя. Позже долго упрекала себя за то, что позволила злости возобладать над здравым смыслом и помешать ей насладиться прекрасным зрелищем. Приглашение Вулфрика она отнесла на счет нечистой совести. Безжалостный негодяй! Ему нипочем ее страдания! Наверное, даже к лучшему, что она отказалась! Присоединись она к нему, и скорее всего горько пожалела бы, что сама не может показать свое искусство. Отец разрешил бы ей участвовать в соревнованиях, но в Данбере все знали о ее умении обращаться с луком и стрелами и не подумали бы удивиться. Де Торпы, однако, посчитают позором позволить невестке участвовать в мужских забавах, да еще и, возможно, выиграть. Поэтому ей не дадут даже попытаться.

Милисент по-прежнему запрещали покидать замок, хотя она с радостью проводила время в обществе леди Энн. Она была вынуждена долгими часами просиживать в соляре, хотя усиливающиеся с каждым днем волнение и тревога отвлекали ее от сознания собственной униженности. Неожиданным сюрпризом явилось появление отца, которого никто уже не ждал. Он прибыл накануне венчания и объяснил промедление долгой тяжелой болезнью. Судя по бледности и худобе, сэр Найджел не лгал.

Милисент пришлось признать, как она была не права в отношении отца, думая, что он с самого начала не собирался приезжать, поскольку не желал знать, что теперь дочь думает о женихе. Наоборот, это было первое, о чем он спросил, когда они вечером остались наедине.

Дочери постарались пораньше уложить его в постель и отослали оруженосцев, заверив, что сами позаботятся об отце. Он еще недостаточно оправился для столь утомительного путешествия и все же не остался дома. Милисент пожурила отца за неосторожность. Ей вторили Джоан и лорд Гай. После этого у бедняги испортилось настроение, но сейчас он слишком устал, чтобы сердиться. Однако он попросил Милисент немного задержаться, после того как Джоан пожелала ему спокойной ночи и ушла.

— Что ты решила насчет молодого Вулфрика? — с тревогой осведомился он. — Признайся, лучшего мужа тебе не найти, верно?

Милисент не собиралась расстраивать отца, сказав правду. Не потому, что он слаб, просто из этого все равно ничего не выйдет. Даже если сейчас еще не поздно разорвать контракт, Вулфрик все равно не даст ей свободу, так зачем пытаться? Поэтому она коротко обронила:

— Сойдет.

Найджел, очевидно довольный, что оказался прав, громко рассмеялся. Пусть радуется, бедняга. По крайней мере хоть кто-то будет счастлив на этой свадьбе!

— Волнуешься? — вздохнул он.

— Немного, — солгала девушка.

На самом деле она так нервничала, что за целый день не съела ни крошки, опасаясь, что иначе ее просто вывернет наизнанку. И хуже всего, что Милисент даже не понимала, почему сходит с ума. Из-за первой брачной ночи? Или из-за мысли о том, что отныне окажется под пятой Вулфрика?

— Этого следовало ожидать, — кивнул отец, погладив ее по руке. — Как твое плечо?

— Что? О, это? Такие пустяки, что я уже ничего не помню.

— Но ты бы ничего не сказала, даже если бы рана болела?

— Скорее всего нет, — улыбнулась Милисент.

— Совсем как твоя мать, — усмехнулся Найджел, — всегда старалась меня успокоить.

— Хотела бы я знать ее лучше… дольше… — вздохнула Милисент. — Прости. Ты до сих пор скорбишь о ее кончине.

Найджел мужественно улыбнулся, чтобы успокоить дочь, но в глазах застыла мука.

— Мне бы тоже этого хотелось. И как жаль, что она не увидела, какой ты стала. Она так гордилась бы тобой, девочка!

На глазах Милисент выступили слезы.

— Вовсе нет. Она, как и ты, стыдилась бы…

— Ш-ш-ш. Иисусе, что я сделал с тобой? Никогда не сомневайся в том, что ты мне дорога, Мили. Ты точная копия матери. Она была такой же упрямой и своевольной, неукротимой и смелой, и, несмотря на все это, я любил ее. Бывают женщины, рожденные для иной судьбы, хотя не все это сознают и не всякая осмелится это показать. Тебе и твоей матери от роду предназначено быть такими. Вот увидишь, молодой Вулфрик оценит это, как только немного привыкнет. Я не хотел бы иметь женой обычную женщину.

Как чудесно слышать эти слова из его уст… Но Милисент не совсем верила отцу. Сколько раз он сетовал на ее поведение и считал, что она его позорит! И все же…

— Но если ты полагаешь, что я рождена для иной судьбы, почему же всю жизнь пытался ограничить мою свободу?

— Когда ты была моложе, Мили, — со вздохом признался отец, — тебе было необходимо видеть различия между собой и другими. Понять, что бывают и люди, не столь терпеливые и снисходительные к слабостям окружающих, и тебе следует применяться к обстоятельствам. Твоя мать знала, как вести себя в подобных случаях, когда уступить, я когда — нет. Я надеялся научить тебя тому же, но… — Он смущенно отвел глаза.

Милисент улыбнулась:

— Но так и не сумел. Я тебя подвела.

— Не подвела, просто отказывалась слушать. Слишком сильно твое желание делать вещи, на которые ты, как считаешь, способна, хотя и не подобающие женскому полу. Но ты все равно поступаешь по-своему и презираешь мнение любого.

— Неужели это так плохо?

— Вовсе нет. Плохо, что ты ни с кем не считаешься и не идешь ни на какие компромиссы или малейшие уступки. Ты знаешь, что я шью?

Девушка широко раскрыла глаза, но тут же хихикнула:

— Ты шутишь?

— Ничего подобного. Очень меня успокаивает. Я люблю это занятие и даже этими скрюченными пальцами могу делать стежки ровнее, чем большинство женщин.

— Так ты всерьез? — изумленно протянула девушка.

Найджел покачал головой:

— Я сам шил почти все наряды твоей матери, хотя никто, кроме нас, этого не знал. Я запирался с шитьем в спальне. Не стоило, чтобы меня видели слуги и домашние. Почему? Да ведь ты сама смеялась надо мной. Никто не ожидает от старого воина ничего подобного, разве что у него не осталось оруженосцев и некому починить одежду. Заметь, его одежду — не женскую. Представляешь, какие ехидные шуточки и уколы посыплются на него! Он станет всеобщим посмешищем.

Милисент опустила голову, сознавая, какой лицемерной эгоисткой она себя выказала. Всю жизнь думала только о себе! Она всегда роптала на несправедливость судьбы, сделавшей ее женщиной и вложившей в душу стремление вторгнуться в чисто мужские сферы, куда не было доступа жалкой ничтожной представительнице противоположного пола. Она и помыслить не могла, что мужчина тоже может столкнуться с подобными ограничениями.