Заказанная расправа - Эльмира Нетесова

— Красивое место я выбрал? — усмехнулся Казанцев.

— Я и не предполагал, что ты так хорошо знаешь окрестность, — удивился Костин.

— Что поделаешь! Дабы не опуститься вконец, выдергивал себя из нынешнего бытия и уходил побродить в одиночестве, наедине с самим собой, чтоб не растерять в рутине остатки человеческого достоинства. Трудно их сохранить. А надо! — рассуждал Жора, собирая сухие ветки и сучья для костра.

Костин смастерил треногу, повесил на нее чайник с водой. Развернул пакеты с едой. Помог набрать хворосту. И, едва закипела вода, заварил чай, поставил его на горячие угли. А сам нырнул в реку, позвал Казанцева:

— Иди, ополоснись! Хороша водица!

Вскоре оба выскочили на берег, подживили костер. И, подсев к огню, ели жадно, как когда-то давным-давно.

— Давай, Жора, еще сыра поешь! Вон яйца. А картошку испечем. Я ее специально варить не стал. Печеная она вкуснее. Сало бери, — предлагал Казанцеву. Тот ел торопливо. Когда еще вот так повезет? Но вскоре насытился. И, налив чаю, пил его неспешно. Смотрел на игру огня, прикрыв глаза и, казалось, дремал.

— Слышал, как Рахит оплошал? — тихо спросил Костин.

— Нелепый случай. Нарвался мужик на изголодавшегося бомжа. Тот не только ударить бабу, собаку от себя отогнать не может. Андрюшка на подобные подвиги не способен. Куда ему? Правильно сделал, что отпустил его.

— Но кто-то ударил Фаризу. И все тот же метод — дубинка…

— Знаю, слышал. Но, честно говоря, сам к своим присматривался не раз. На пугал похожи, это верно! Но не на чертей. Даже пьяные бомжи не теряют вконец человечье обличье. Пойми, я не защищаю их. Они в том не нуждаются. Говорю, как профессионал. Да, скатились, опустились, но не растворились в грязи.

— Это я все понимаю, Жора. Но не хочешь же ты убедить меня, что на Фаризу напал кто-то из переселенцев? Все они в тот вечер были вместе, рядом со мной. Если не они и не бомжи, то кто? Ведь никого из чужих в тот день не было.

— Знаю. Сам голову ломал. Но из бомжей я знаю каждого. Жизни, судьбы искалечены вдрызг. И все же с чертом ничего общего нет.

— Внешне, может, и нет. Полагаю, что бабе в потемках могло всякое привидеться. Но гарантий ни за кого нельзя давать, — вздохнул участковый.

— Есть у нас один мужик. Богданом его зовут. Средних лет человек. Бомжует недавно. Пропил он все, что имел. Знаешь, случаются такие люди, пьют по две-три недели без просыху. А потом вкалывают до следующего запоя. И снова все до нитки спускают. Вот и этот такой породы. Под лихую руку не только жену с детьми, родную мать за бутылку заложит, не покраснев. А потом, протрезвев, в петлю со стыда полезет.

— Странная натура! — покачал головой Костин.

— Понимаешь, это не от распущенности. Я хорошо знаю такой тип людей. Они не маньяки, не извращенцы. Но есть период в их жизни, когда им, как воздух, нужны либо кровь, либо водка…

У Семена Степановича от неожиданности кусок поперек горла встал.

— Ну ладно, Жор! Водку я понимаю. А кровь при чем? Что он с нею делать станет? — икнул на всю полянку.

— Он ее не пьет! Ему необходимы вид и запах крови. Если такого нет, тогда ему нужно ужраться до беспамятства.

— Почему? Зачем? — округлились глаза участкового.

— Видишь ли, Сема. Богдан в молодости работал бойцом на мясокомбинате. Конечно, не один. Вместе с другими. Это теперь, насколько мне известно, скот на комбинатах убивают током. А в его время все было по старинке. Работали ножами, топорами, шилом — кому как удобно. Вот и этот… К виду крови и мукам нормальные люди не могут привыкнуть. Нервная система дает сбой, и человек уходит. Хотя заработки у бойцов всегда были самыми высокими. Поэтому увольнялись не все. Большинство оставалось.

Я, еще работая прокурором, интересовался этими людьми, прослеживал их судьбы. Результат оказался потрясающим. Из десяти бойцов мясокомбината двое или трое — увольнялись. Еще двое — спивались. Это потому, что принуждали себя работать против желания. Один обязательно попадал в психушку — тоже нервы ни к черту оказывались…

Остальные работали до пенсии. Но… Когда на мясокомбинате случались перебои с поставками скота, а в последнее время такое бывало частенько, вот эти оставшиеся теряли над собою контроль. Им, как воздуха, не хватало крови, вида мучений, предсмертных криков. И они искали все это уже за воротами мясокомбинатов.

— Ну и психология! — невесело крутанул головой участковый.

— Что делать? По-своему, это несчастные люди. Как втягиваются в пьянство и курение, как привыкают к наркотикам? Так и здесь… Запах и вид смерти становится частью их жизни. И люди идут на все, чтоб получить свою дозу. Я знаю, сколько этих самых бойцов угодили за решетку на долгие годы лишь потому, что не получили свое на работе. Они шли в пивнушки, закусочные, где вспыхивали беспричинные ссоры, которые заканчивались поножовщиной. Либо дома, в своей семье, отрывались на тещах и женах. Остановить, успокоить, угомонить таких людей практически невозможно.

— Да это же психи! — не выдержал Костин.

— Не совсем так. Конечно, определенные сдвиги есть. Ну а как тогда назовешь афганцев или тех, кто поехал в Чечню по контракту? Они ж там не цветы собирают. И если одни убивали скот, то эти — людей! Я не хочу касаться политики, не люблю ее, и говорю лишь о своих, с мясокомбината.

Представь, каково это? Работать бойцом пятнадцать лет. С самой юности. Втянуться, привыкнуть… А в один прекрасный день узнать, что всех бойцов сокращают. Они перестали быть нужными. Их заменили зарядами электроэнергии, убивающими мгновенно, чисто, без мучений. Тут справятся и старики. А наши бойцы? Потерян не только высокий заработок, но и моральное превосходство, ощущение сладостной власти над целыми стадами. Взамен им ничего не предложили. Их выкинули, как навоз из коровника. А ведь у многих имелись семьи… Конечно, не все смирились с потерей заработка кормильцев.

Вот тут и началось! Разборки в семьях! Даже между собой конфликтовали бойцы. Не у всех хватило ума быстро и трезво оценить ситуацию. А подсказать, помочь было некому.

И Богдан наш — один из этих бывших бойцов. Сколько лет прошло, как турнули с работы. А закваска жива! Этот и нынче, как возьмет на зуб лишку, тут же за нож хватается. Руки у него какие-то нечеловеческие. С ним, когда «по петухам» поздороваешься, так если не обоссышься, то уж руку в воде с час продержишь, чтоб хоть немного отошла. Кажется, в опилки раздробил кисть! Нет, не специально. У него руки, даю слово, каменные. Он как-то по бухой Максима за горло прихватил. Тот, на что амбал, а враз голову держать разучился на месяц. И говорить не мог. С тех пор Богдана, как смерти, боится. А тот даже причины ссоры не помнил на другой день.

— Может, это он женщин убил? — спросил Костин.

— Вот и я о том думаю. Тут много своих «за», но не меньше — «против».

— Давай обсудим, — предложил участковый, понимая, раз Казанцев сам завел тему о Богдане, значит, неспроста. Конечно, наблюдал. И выводы его не случайны.