Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе - Александр Смулянский

вызов, на своего рода дуэль, соревнование в порядке строгой очередности. Его действия в этот момент выдают нечто глубоко сокровенное, характеризующее отцовскую метафору с той стороны, где она предлагает субъекту основу для выстраивания его деятельности. Выступая там, где закон и запрет уже не служат для нее оболочкой, метафора отца в своем пределе предстает в виде регулятора передачи полномочий другому. «Теперь ты, твоя очередь действовать» – вот что, по сути, она говорит, учреждая особый порядок вещей, с одной стороны основанный на чередовании, принцип которого заложен в инстанции означающего, а с другой – открывающий субъекту к этой очередности доступ. Способность успешно осуществлять деятельность в избранной области может держаться лишь на уверенности субъекта, что следующий ход, к счастью, не его.

Вместо того чтобы найти в этой идее умиротворение, предоставив другому держать отчет за действия на своей половине поля, невротик, напротив, начинает колебаться, кто именно сейчас должен совершить ход. Отчаянно сигнализируя о передаче полномочий, субъект обсессии на деле их не передает, на что недвусмысленно указывают его навязчивые ритуалы проверки и удостоверения. Однако субъект не просто так истязает себя чередованием действий – поступком и отступлением, например неоднократным закрыванием водопроводного крана или двери. Тем самым он реализует доступную ему часть вписанной в метафору инструкции. Но если невротик вынужден сам предпринимать и первый, и последующий шаги, то лишь потому, что передача хода где-то застопоривается: с точки зрения субъекта другой не предпримет его вовремя.

Именно аналитическая перспектива в полной мере раскрывает намерения обсессивного субъекта превратить собственное требование в пример воплощения следствий, вытекающих из отцовской метафоры, – так можно было бы сформулировать категорический императив субъекта второй сексуации. Если субъект плохо справляется с донесением этого императива до другого, то лишь потому, что на этом пути нельзя избежать тревоги. Сама призрачная возможность дотянуться до желания другого вселяет в обсессивного невротика смятение, порой выражающееся в фобиях и подверженности паническим типам расстройств. Последние в этом случае служат демонстрацией потенциальной беды и катастрофы, то есть выступают крайним, экстренным средством пробудить в другом проблески нетривиальной реакции, доказывающей, что его желание находится в действии.

Известно, что паническую реакцию разделяют оба основных типа известных неврозов – истерический и навязчивый, что позволяет рассматривать запускающую ее тревогу как связующий элемент для различных видов невротического отправления. Иными словами, встав на путь одного из них, субъект так или иначе приобщается и к другому. Аналитики знают, как часто в ясную клиническую картину, свидетельствующую о принадлежности невротика к одному из типов, примешиваются отдельные компоненты, следы невроза другого типа. Причиной тому не недостаток теоретической точности их различения, а нечто присущее одновременно обоим типам невротизации, которые делят единое поле сексуации пола.

Хотя навязчивый тип в большинстве современных случаев преобладает и определяет общий невротический срез, к частично истерическим попыткам решения проблемы, которые почти всегда обнаруживаются в ходе анализа навязчивости (преимущественно, как ни странно, навязчивости мужской), субъекта толкает тот лестный для него факт, что его ближний может прибегнуть к практикуемой невротиком аскезе как к образчику решения вопроса о том, насколько убедительно проявление желания в целом. Иначе говоря, какое бы уныние относительно своих достижений обсессивный субъект ни испытывал, ему всегда есть чему другого поучить – своими на первый взгляд беспорядочными действиями он подает красноречивый пример способности активно желать на уровне идеала-Я, требующего предельной разборчивости в средствах наслаждения. Если другой отзывается на эту демонстрацию как на любовный призыв, невротик навязчивости делает все, чтобы перевести сложившуюся ситуацию в иную плоскость, стремясь показать, что желать следует вовсе не его самого, а тот новый порядок вещей или продукт, который возникнет в момент, когда другой его способом желать воспользуется. Тем самым любовная процедура оказывается в его случае прервана – субъект делает все, чтобы уничтожить ее в зародыше. Аналогично истерический субъект постоянно прокрастинирует доступные ему любовные отношения, так как проводит все свое время в ожидании особого одолжения со стороны генитального Другого, которое возвестило бы принципиальную смену характера его желания.

Поскольку из ситуации, в которую невротик навязчивости себя загоняет, нет иного исхода, в определенные моменты он также встает на истерические рельсы. Не изменяя своему базовому неврозу и не впадая в конверсионный симптом, он прибегает к приемам, настолько напоминающим о желании истерика, что без учета общей обсессивной канвы аналитику может показаться, будто он имеет дело с истерическим случаем. Анализант регулярно сбивает специалиста с толку спонтанными отреагированиями, посредством которых он, сохраняя верность требованию идеала-Я, предъявляет себя аналитику в качестве объекта наслаждения, подчеркивая свою нереализованность и описывая связанные с ней фантазии об унизительном сочувствии и презрении со стороны более состоятельных с его точки зрения мужчин.

Справедливо прочитывая этот момент как замаскированное под гомосексуальность отступление, которое позволяет выиграть в обсессии за счет вручаемого другому экскрементального объекта, аналитик тем не менее всегда рискует пойти у невротика на поводу – настолько убедительно и ярко он выказывает стремление к любви партнера выраженной генитальности. Последний, как правило, от затеваемых обсессиком состязательных маневров далек и демонстрирует считающуюся здоровой мужскую, чуждую всяческим метаниям позицию. Упорное уклонение субъекта навязчивости от положения предмета любви и требование от другого подвигов то и дело сменяются прямым предложением с его стороны в сочетании с навязыванием своей нехватки в качестве наиболее сильного возбуждающего средства.

В этом смысле полностью исключить соблазнение другого обсессивному невротику не удается, что в конечном счете приводит его к отрицанию, принимающему форму фригидности, которая лишь вторым тактом превращается в задержку влечения по мужскому типу, именуемую импотенцией.

Данная коллизия проливает свет на феномен, который Фрейд к собственному изумлению обнаруживает в месте, где ничто не сулило препятствий, – в любовной сфере. Мифология, которой ранний Фрейд в силу некоторой своей романтичности придерживался, описывает этот опыт как совершенно независимый, гетерогенный и даже способный конкурировать с практиками соискания признания. Любовные перипетии отчуждаются от этих практик и даже в наиболее конфликтных случаях описываются в анализе лишь в перспективе соперничества на той же любовной почве.

Однако уже следующий шаг аналитической рефлексии показывает, что процесс сексуации полом как для мужчины, так и для женщины гораздо глубже связан с борьбой не столько за объект, сколько за соответствующий ему идеал-Я. Фригидность женского субъекта или импотентность мужского обязаны не столько неудаче в отношениях с объектом любви, называемым в анализе «опорным», сколько невозможности обнаружить в нем соответствующую действию этого идеала-Я тревогу и готовность ей поддаться.

Истеричка отвергает партнера, не готового разделить ее социалистические воззрения на необходимость признания и поддержки малых и угнетенных, в чем, собственно, и следует искать корни пресловутого феминизма,