На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг

Сорокалетний «Пан Петька» сел в тюрягу на долгие 19 лет за таблетки «экстази».

В Форте-Фикс он заглотнул крючок, коварно заброшенный тюремными ментами. За какие-то нарушения во время свидания Петьку лишили всех «привилегий» на полгода. Включая связь и ларек. При этом его личный телефонный код не заблокировали – зэк должен был сам себя сдерживать и контролировать.

То есть по закону звонить нельзя, но при желании – можно. Именно это и являлось кровожадной пыткой тюремной конторы!

В общем, Питер не выдержал и набрал номер своей второй половины, которая на воле не справлялась с обязанностями «жены декабриста».

До окончания запрета на телефонные переговоры ему оставалось совсем немного, но уже через 15 минут после звонка домой Петьку отправили в карцер. Когда через 4 месяца он вышел из ШИЗО, у него опустились руки – жена перестала отвечать на письма.

К сожалению, разрыв связи между супругами случался сплошь и рядом – испытание неволей выдерживали далеко не все.

Мой тюремный друг и учитель Лук Франсуа служил исключением, только подтверждающим это правило. Жена Мария ждала мужа уже 11 лет, и еще столько же оставалось. Лук часто звонил своей семье в Майами и почти всегда выходил из телефонной будки улыбающимся и окрыленным.

Тем не менее именно он дал мне один сверхценный совет:

– Brother, ты же знаешь, я хочу предостеречь тебя от любых возможных неприятностей в этом аду. Ты же мой друг, и если, не дай бог, с тобой что-то случится, я первым встану на твою защиту. Поэтому я и учу тебя тюремным понятиям – хочу, чтобы ты был прав в любом возможном конфликте… Будь осторожен, когда проходишь рядом с телефонными будками. Смотри, Лев, мы бывая рядом с ними несколько раз в день, и там всегда кто-то либо говорит, либо стоит в очереди. Так вот, брат, всегда обращай внимание на эмоции тех, кто выходит из будок… Не у каждого на воле все хорошо – ситуации бывают разные, поэтому некоторые готовы отыграться и врезать по шее первому попавшемуся или тому, кто, по их мнению, не показал в нужный момент должного уважения. Или тому, у кого некстати на лице появилась улыбка… Взрыв может произойти по любому поводу и в любой момент, а у телефонов – в особенности! В очереди народ «стрессует» и нервничает – там тоже возможны конфликты… поэтому будь осторожен. Ты парень умный, но тюремного опыта у тебя нет, поэтому лучше, если я тебя предупрежу!»

Лук Франсуа как в воду глядел.

Через неделю у наших телефонных будок произошло убийство. Тюремное – очередное, а при мне – первое.

Причем я чуть не угодил в карцер как свидетель происшествия…

Часы показывали 7.30 вечера. Совсем недавно закончился очередной малорадостный тюремный ужин, и народ лениво растекся по территории зоны. Несмотря на раннюю осень, жара и влажность не спадали, и мы изнывали и от того и от другого. Я по-прежнему менял по 3–4 футболки в день и никак не мог дождаться окончания горячего бабьего лета.

Расхлябанный, как черноморская медуза, я сидел на теплом бордюре и лениво почитывал запоздалый номер ежедневной русской газеты. Почта отставала как минимум на неделю.

За старые «заслуги перед отечеством» и старейшим в мире русскоязычным изданием главный редактор «Нового русского слова» оформил мне подарочную подписку. Это радовало, поскольку я опять мог следить за событиями в далекой метрополии и на «русской улице» по всему миру.

К тому же в газете периодически печатался «любимый» всеми русско-американскими зэками Вовка Ословский. Из его ядовитых публикаций под рубрикой «Криминал» мои новые друзья-товарищи с радостью узнавали, что творится в преступных сообществах США. Остальное додумывалось, сопоставлялось и разбавлялось информацией из писем, телефонных разговоров и новых «поступлений» в Форт-Фикс.

Слова «закрыли», «волына», «бригада», «суд», «подельник» и их английские эквиваленты не сходили у них с языка. Волей-неволей я тоже входил в эту специфическую тему, ежедневно общаясь с другими «рашами», обитающими на нашем «компаунде». Мой изысканный русско-американский суржик приобретал все более заметную фене-криминально-блатную окраску.

Спасали книги и «Новое русское слово», за чтением которого я пытался проводить тот достопамятный вечер.

Вспомнив, что мне нужно было позвонить подруге Гале и утрясти кое-какие бытовые вопросы, я отложил газету, пошел в свой корпус и встал в телефонную очередь. На два работающих автомата нас набралось человек пятнадцать.

Я притулился в уголке «пятачка» и извлек из-за пояса газету. Однако не читалось: смотрел в книгу и перед собой упрямо видел ту самую легендарную «фигу».

В очередной раз я тупо рассматривал своих товарищей по несчастью – двое белых и парочка испаноязычных зэков. Чернокожие, как всегда, составляли подавляющее большинство.

Кого-то я знал лично и успел поприветствовать, слегка мотнув головой в стилистике тюремного театра мимики и жестов. Руки друг другу пожимали только бледнолицые каторжане.

Как и в любой нормальной очереди, время тянулось архимедленно.

Из негерметичных будок доносились обрывки чужих разговоров: арестанты ворковали, ненавидели, жаловались, воспитывали, просили, радовались и занимались телефонным сексом.

Кто-то выходил из кабин с улыбкой Моны Лизы и «летящей походкой», кто-то, наоборот, – темнее тучи и злой.

Подобное случалось и со мной: все зависело от обстоятельств и личности абонента.

«Если бы я был волшебником», то установил бы на всех тюремных телефонах-автоматах фильтры, не пропускающие за решетку плохие новости. Мы и так находились в состоянии круглосуточного стресса, усугубленного полной беспомощностью.

Я ужасно переживал, что из-за решетки не мог помочь в решении даже самой пустяковой проблемы. Особенно меня будоражило будущее моей Сони – «взрослой дочери молодого человека». Несмотря на пережитый пару лет назад кризис среднего возраста, я по-прежнему нагло считал себя если не пионером, то по крайней мере комсомольцем. «Буду вечно молодым!» – повторял я вслед за Иосифом Давыдовичем слова патриотического шлягера 70-х, наяривая очередной круг по «треку»[199], или поднимая сорокафунтовые гантели.

Главное – как сам себя воспринимаешь.

Пока с этим особых проблем у меня не возникало: 16-летняя доченька папы Левы не стеснялась, наоборот, приводила своих подружек познакомиться и показать им своего «cool and crazy dad»[200].

Мы с Соней дружили, и мне ее ужасно не хватало.

Время от времени моя кровинушка повышала своему папашке боевой дух: «Папа, выйдешь из тюрьмы, так мы с тобой вместе по клубам будем ходить!»

Это радовало.