Три минуты молчания. Снегирь - Георгий Николаевич Владимов

а оттуда, не задерживаясь ни на час, на поезде в Россию, хотя бы в Орёл к себе поначалу… Что меня держит – неужели вот эта бочка?

Тут же мне про неё напомнили, толкнули в спину.

– Кати, чего стал!

И я забыл про этот баркасик.

Небо темнело понемногу, и ветер свежел. В этих местах погода меняется быстро, в полчаса штиль кончается и разводит мёртвую зыбь.

Со следующим стропом какая-то задержка вышла. Ухман нам крикнул:

– Ступайте отдохните, я покричу.

Шурка с Серёгой в самый кубрик сошли, сели за свои карты. Остальные на трапе устроились, кто повыше, кто пониже. А я – на самой верхней ступеньке, следить, когда ухман появится.

– Не разгрузимся сегодня, – сказал Ванька Обод. – А я к врачу не попаду до вечера.

– Так вали сейчас, – Алик сказал.

– «Вали»! А кто мне тогда эту рыбу засчитает? Вдруг он мне с этого дня бюллетень выпишет.

– Разгрузились бы, – сказал Димка. – За три часа бы разгрузились, если б с «голубятника» на подвахту вышли.

– А кому это надо, – Ванька спросил, – чтоб за три часа? Им трое суток погулять охота на базе. А сразу разгрузишься – тебя и погонят на промысел.

– Но можно же и по-другому, – сказал Алик. – Всем дружно поработать день, а потом всем гулять двое суток. Это было бы справедливо.

Ванька даже закашлялся от смеха.

– Вот ты человека ограбишь, а тебя засудят, и ты тоже будешь говорить – несправедливо?

Алик удивился.

– Что за логика?

– Не понимаешь, салага? Вот ты на СРТ подался. Почему на плавбазу не пошёл, там тоже матросы есть? Или – в берегаши? Потому что дикари вчетверо больше получают. Значит, за рублём погнался? Так чего ж тут несправедливого? Ты и должен уродоваться, как карла. А они там, с «голубятника», гулять в это время будут, водку пить, с бабами спать. Потому что дипломы имеют, а ты – не имеешь. И ты хоть упади на палубе, они тебе руки не подадут. Хотя нет, подадут – вставай и дальше уродуйся. Всё справедливо!

Алик примолк, только усмехался про себя.

Ванька спросил:

– Понял теперь, салага, как она ловится, селёдочка?

– Приблизительно.

– Вот, когда совсем поймёшь, ты её и жрать не захочешь. Если б все знали, как она ловится, она б у них колом в горле стала!

– Лучше пусть не знают, – сказал Алик.

Ванька согласился:

– Это ты верно, салага. А то её и покупать не станут.

С базы позвали:

– Эй, на «Скакуне»!

Я выглянул. Там стоял Жора-штурман.

– Шалай, позови там салагу.

– У нас их двое.

– Любого.

Димка полез.

– Ну, как там Шакал Сергеич? Горит синим пламенем?

– Голубеньким пока. Тут он мне цидульку выкинул в иллюминатор. Решил на свободную тему писать. Вот… «Радуюсь я, это мой труд вливается в труд моей республики».

– Прелестно! – сказал Дима. – Пускай насчёт вдохновения подзальёт, насчёт творчества.

– Это он подзальёт. Он вот спрашивает – «вдохновение» через «а» пишется или через «о»?

– Вдох! Второе – тоже «о».

– Ясно-ясно.

Жора ушёл. Через минуту опять крикнули с базы:

– Строп идёт!

Небо стало тревожное, тёмное, поднялась зыбь. Ветер её гнал к Фарерам.

Ванька постоял в капе, поёжился.

– Шторм, ребятки, будет.

– Ну и пускай, – сказал Алик, – отдохнём хоть.

– Дурак, это тебе не промысел. Там – пускай, лежи себе в койке. А тут тебя каждый час будут к причалу гнать. Чуть просвет – подходи выгружайся. Ни сна тебе, ни работы. Так неделю поуродуешься, тогда и скажешь – пускай.

Ещё мы нагрузили стропов десять и опять вернулись в кап. На базе уже наши бочки не успевали укладывать, много их на борту скопилось. В обычные дни это не страшно, а теперь и базу качало.

Ванька опять помрачнел:

– И завтра не выгрузимся. И послезавтра.

– Тебе-то куда спешить? – я спросил. – Всё равно в порт уйдёшь.

– Вот и не всё равно. Эта база только три дня простоит. А там жди другой.

Откуда он это выведал? Но уж, наверно, выведал, если заранее думал когти рвать. А мне всё баркасик мой не давал покоя. И то, что я Лилю так и не увижу.

– Неужели три дня? – я спросил. – Да, не успеть нам с тобой на базу…

Ванька ко мне придвинулся.

– Ты чего? Может, на пару спишемся? Чего ты тут не видел?

Я поглядел – все сидят на трапе, привалясь к переборке. Митрохин – в самом низу – спит на комингсе. Из кубрика щелчки по носу доносятся: «сто сорок восемь… сто сорок девять». И правда, чего я тут не видел?

– А это каждому можно списаться? – спросил Алик.

– Ты сиди, – сказал Ванька. – Каждому, да не всем. А то подумают – команда разбегается, чепе. Ты на следующей базе спишешься, никто тебя не держит.

– Я и не думаю.

– Не думаешь, так не спрашивай. Так как? – Ванька меня спросил.

Я не успел ответить. С базы опять крикнули:

– Строп идёт!

Я катал бочки, нагружал стропа, а голова была другим занята. Вообще-то я ни разу не списывался, хотя это можно, никто не держит. Только полагается кепа за неделю предупредить, чтобы из порта прислали замену. Но и на базе её найти можно, найдутся любители поразвлечься – побродить дикарём на СРТ. К тому же деньги я кое-какие заработал – вот за этот груз. И всё же хотелось бы мне сначала её увидеть. Тогда б я наверняка решился – поплыл бы с ней до порта. И может быть, всё бы по дороге выяснилось – в море не то, что на берегу, тут мне, что называется, родные стены помогают.

Но мы опять входили в раж, в злобный какой-то запал, ничего не видели вокруг. Только бочки перед глазами и прутья стропов, и как они нагруженные уходят в небо. Тут-то я снова с бондарем сцепился.

С базы какой-то чудак попросил:

– Ребята, не подкинете селёдочки? Штуки три.

Ну что, жалко, что ли? На траулере рыбы попросить – что снега зимой. Так вот, этот кошмар вытащил их из шпигата и стал ему кидать. Я думал – тот их обратно швырнёт ему в рожу. Потому что эта селёдка валялась в шпигате чёрт-те с какой выборки, может быть, с прошлой недели. А тот ещё благодарить стал:

– Спасибо, ребятки. Ах, хороша!

Я тут совсем сбесился. Заорал ему:

– Выкинь сейчас же! Выкинь эту падаль!

– Да зачем же добро выкидывать?

Я схватил ручник и кинулся к бочке, выбил донце, захватил в варежки верхних три и ему закинул, как гранаты. Бондарь смотрел и ухмылялся.

– Чего это с