Одинокий пишущий человек - Дина Рубина

Из всего этого накопления зарождается магма, такой мыслящий океан, как в «Солярисе»; собирается мощная эмоционально-чувственная подушка вокруг романа, порождающая лица и образы. Помните, в том же «Солярисе» герой просыпается, а напротив сидит любимая женщина, умершая много лет назад. Так и тут: ты просыпаешься, а напротив тебя сидит твой герой, которого никогда не существовало. Он ещё прозрачный, сквозь него видна книжная полка и твой детский портрет на стене… Но день за днём он постепенно сгущается и плотнеет, приобретает собственные черты. Ты работаешь каждый день, работаешь трудно, медленно… и твой герой начинает двигаться и говорить – сначала неловко, начальный этап всегда мучителен и трудоёмок, ты постоянно меняешь фразы, потому что ещё неточно знаешь, что он может, а чего не может сказать в разных ситуациях.

Его характер ещё как пластилин, и ты лихорадочно лепишь его, меняешь, полностью сминаешь и снова лепишь… – адовы недели и месяцы, когда ты себе не веришь, ему не веришь, в сюжет не веришь… А между тем детство героя катится, пламенеют закаты, замерзает ручей, пылает рябиновый клин. Выплывает из-за поворота реки пароход «Зинаида Робеспьер»… Железнодорожный посёлок Нововязники становится всё более реальным.

В какой-то момент ты удивляешься, обнаружив, что паренёк этот ох не прост, трудный паренёк, резкий, упрямый, и любовь его детская – тоже трудная, и вовсе не детская. Она из тех, что на всю жизнь.

Вот он, болевой узел романа. Вот она – главная тема: Любовь.

Тут что ещё важно: слияние местности с характером героя. От рельефа, от природы-растительности, от ветров-дождей-облаков-соловьев и лягушек много чего в этом самом характере образуется, а значит, в романе произойдёт. Мир детства, он грандиозен, наполнен людьми и животными, впечатлениями, разговорами…

Это зима, лето, осень-весна, и вновь зима, и вновь лето… Игры! Ты не вырастишь своего героя без дворовых игр. Не вырастишь без школы, без любимых и нелюбимых учителей. Без товарищей, врагов, кровавых драк и страшных тайн. А если ещё по пути подвернулся цыганский табор, да поманила героя шёлковая юбка – какая удача, какой восторг! И юбка летит в тот же котёл, где варится и без того густая похлёбка романа.

В один из дней, в одном из писем вы спрашиваете вашего замечательного «осведомителя» – в каком возрасте мальчишки в его детстве осваивали велик? И он отвечает: «Довольно рано. У нас пацанва гоняла на «Орлёнке» лет с пяти. Я целыми днями крутил педали в берёзовой роще. Но как-то парень, цыган, схватил за седло, остановил…» – «Цыган?! А что, у вас там и цыгане водились?!» – «А как же! У нас целый район был, назывался «цыганские бараки»…»

Я понимаю: это уже слишком. По страницам моих книг вдоволь раскидано цыганского барахла. Но это, во-первых, звенящая родственная струна, во-вторых, любому писателю охота подчеркнуть оперный романтизм собственного происхождения. Кармен не Кармен, но за сердце чтоб хватало.

Меня с детства интриговали цыгане.

Тогда ещё я не знала о наличии в собственной семье толики цыганских генов и глазела на крикливые шайки бренчащих браслетами женщин, окружённых и обвешанных сопливыми мальцами, исключительно из вечной любви к ряженым: к карнавалу, к театру, вообще – к представлению…

Появлялись они чаще всего в районе Алайского базара, куда бабушка брала меня каждую неделю «скупаться», и на красно-песчаных аллеях сквера Революции – чудесного, ныне вырубленного ташкентского парка, где любили фланировать парочки. И это понятно: на Алайском легче всего было вытянуть кошелёк у зазевавшейся хозяйки, а «на Сквере» они охотились на влюблённых мужчин, не способных отказать предмету любви в просьбе «узнать судьбу».

Именно там, «на Сквере», в начале пятидесятых некая цыганка («она выскочила перед нами, как чёрт из табакерки!») за три рубля и виртуозно снятое с пальца кольцо конспективно и бесстрастно предсказала моей юной маме кое-какие события её жизни, которые продолжают сбываться и сейчас.

Меня же – повторюсь – цыгане просто интриговали. Я совсем их не боялась – что с меня было взять? Правда, вокруг поговаривали, что они крадут детей, а потом заставляют их просить милостыню. Но этому я не слишком верила, а возможно, подсознательно даже и примеривала на себя такой вот образ вольной жизни. Не исключено, что меня увлекала подобная шикарная перспектива (мой портрет в детстве подробно обрисован в первых главах этой книги).

Однако никто из цыганок на меня не посягал, чаще просто отпихивали болтающуюся на пути малявку.

Однажды я засмотрелась на цыганскую девочку моих примерно лет, очень гибкую, вёрткую, грязноватую, в трёх юбках, надетых одна на другую. Чем-то она меня заворожила, и с полчаса я следовала за ней, то и дело забегая вперёд, чтобы ещё раз глянуть на продувную быстроглазую мордочку. В конце концов она заметила преследование, скорчила рожу, дёрнулась ко мне совершенно мальчишечьим обманным движением, будто хотела схватить или ударить, я рванула в сторону, она захохотала, сплюнула и пошла себе дальше, пританцовывая… И я пошла восвояси, не в силах объяснить себе, почему прицепилась именно к этой девчонке; и только вернувшись домой и мельком глянув на себя в зеркало в прихожей, всё поняла: на меня смотрело отражение той самой девчонки, едва ли не столь же грязной, после целого-то дня уличной гульбы.

Не то чтобы мне здесь нарочито вспомнился сюжет «Принца и нищего», но, возможно, именно тогда в мою лохматую башку стали впервые приходить мысли… о разных людях. Об их схожести и различиях. Об обязанностях и свободе желаний. Наконец, о выборе между тем и этим. Я и сейчас думаю о подобных вещах, даже теперь, когда ни свободы, ни выбора, ни многих желаний у меня уже нет – одни обязанности. И меня продолжают волновать и притягивать в людях именно эти качества: авантюризм, ведовство, неуёмное беспокойство и приверженность свободе – как внутренней, так и внешней.

Спустя много лет после детства я узнала тщательно скрываемую бабкой историю о цыганке в нашем роду. Мне этот пикантный штрих чрезвычайно понравился! Я даже написала о ней рассказ. Но к тому времени меня давно перестали интриговать пёстрые шайки притворно плаксивых смуглянок на вокзалах и базарах. Я лишь плотнее прижимала локтем сумку и молча отпихивала их руки в тускло-золотых дутых браслетах. Иногда насмешливо бросала в их сторону: «Отвали, я сама цыганка», – твёрдо уверенная, что ничего плохого эта братия сделать мне просто не в состоянии.

Однако году в 2008-м, приступая к написанию романа «Белая голубка Кордовы», решила проехаться по тем городам Испании, куда собиралась заслать своего беспокойного героя.

Так в нашем с Борисом маршруте возникла Сеговия с её грандиозным собором и пряничным, многобашенным, многоарочным замком Алькасар – ни дать ни взять иллюстрация к «Сказкам братьев Гримм».

Была суббота, сырой и ветреный ноябрь, время самое неуютное. То и дело припускал холодный острый дождик. Выйдя из Алькасара, мы застегнули куртки поплотнее, накинули капюшоны и двинулись в поисках уютного кафе.