Исландия эпохи викингов - Джесси Л. Байок

В 1918 году Исландия получила полную автономию во внутренних делах. Иностранные дела, однако, продолжал контролировать Копенгаген, и датский король оставался главой государства. Страна обрела полную независимость лишь в 1944 году, когда в конце Второй мировой войны объявила об окончательном разрыве унии с Данией. Победа в борьбе за независимость породила период небывалой национальной гордости, которая находила выражение в самых разнообразных формах, включая популярность социалистических партий, и характеризовала все аспекты исландской культурной жизни. Один из наиболее известных романов Халльдора Лакснесса, «Самостоятельные люди»[253] (исл. Sjálfstætt fólk), вышедший в двух томах в 1934–1935 годах, живописует социальную и интеллектуальную жизнь Исландии между войнами. В романе прославляются достоинства исландской нации и одновременно высмеивается исландский национализм.[254] Национализм фонтаном бил во все стороны и забрызгал даже национальное сокровище, саги об исландцах.[255] Особенно остро стояла перед исландскими интеллектуалами следующая проблема: как вырвать саги из плена устной традиции, конкретнее — из уст «неграмотных хуторян», и переместить их на первые места в табели о рангах мировой литературы, да так, чтобы саги при этом остались плотью от плоти Исландии и ее культуры.

Решить эту хитроумную и внутренне противоречивую задачу оказалось ой как непросто. С эпохи позднего Ренессанса среди образованных исландцев бытовали два взгляда на саги. Иные — таких, вероятно, было большинство, и среди них исландские филологи, жившие в Копенгагене, такие как Арнгрим сын Йона Ученый (исл. lærdi) и Арни Магнуссон, собиратель исландских рукописей, — боготворили саги. Другие смотрели на саги свысока, презрительно отзываясь о них как о грубо слепленных полуисторических поделках, которым не место в одном ряду с великой литературой Европы. Один такой исландец, с известными претензиями на ученость, заявлял в XVIII веке, что в сагах мы не видим ничего, кроме «хуторян за мордобоем» (исл. bændur flugust á).[256] Но все как один считали саги продуктом древней устной традиции. К началу же двадцатого века среди образованных исландцев точка зрения на саги стала меняться, и в моду вошла теория «книжной прозы», согласно которой саги были впервые созданы на пергаменте.

В те времена многие исландские интеллектуалы жили то в Рейкьявике, то в Копенгагене, и почти все были ярыми националистами. Именно из этой, так сказать, интеллектуальной буржуазии и вышли главные пропагандисты теории «книжной прозы». Нельзя не отметить, что им частенько приходилось слышать отповеди ученых старшего поколения, таких как Финн Йонссон, и консервативно настроенных хозяев традиционных исландских хуторов. Тон их бесед слышится в следующей фразе Финна: «Пусть мои слова звучат пафосно, но я буду сражаться за то, что саги суть надежные исторические источники, пока меня силой не заставят отложить перо».[257] Их современники-хуторяне, жившие на тех самых хуторах, что упоминаются в сагах и по сию пору сохранили свои саговые названия, соглашались с Финном и тоже не сомневались в надежности саг, которые читали часто и с большим удовольствием. Лакснесс, которому еще лишь предстояло стать лауреатом Нобелевской премии по литературе за 1955 год, шутливо описывает конфликт между этими двумя непримиримыми исландскими партиями в романе «Атомная станция» (исл. Atómstöðin), опубликованном в 1948 году. Главная героиня романа, юная девушка, переехавшая с удаленного хутора в Рейкьявик работать горничной у богатого соотечественника, говорит: «Меня учили не верить ни единому слову, напечатанному в газетах, а только тому, что есть в сагах».[258]

Ставки в этой игре были велики. Возможность укоренить саги в высокой литературе означала не просто достойное место для «одной из самых великих литературных школ в истории человечества», как Нордаль называл саги[259], — сама Исландия обеспечивалась в этом случае культурным наследием, достойным независимого государства. Здесь, конечно, исландские интеллектуалы шли по проторенной дорожке — аналогичные процессы происходили в Европе в XIX веке, когда в Норвегии и в Германии сказки и былички были подняты на котурны и объявлены национальным достоянием, перед которым современная литературная публика, воспитанная на письменном слове, обязана стать на колени. Но штука в том, что перспектива полной независимости открылась исландцам лишь в XX веке, и, в частности, после Первой мировой войны, когда мода на романтическое восхищение наследием устной культуры ушла в прошлое. В этом смысле сторонники теории «книжной прозы» оказались сметены могучим ураганом модных в двадцатом веке интеллектуальных течений и без сожалений вырвали саги с корнем из питавшей их устной культуры, вознамерившись читать и понимать их так, как было принято у современных им литературных критиков и теоретиков литературы.

Нордаль, конечно, прекрасно понимал, что саги — не какие-то там заурядные средневековые тексты, имя которым легион, а нечто совершенно уникальное. Однако он решил уйти от самого обсуждения вопроса об их подлинном историческом значении и сосредоточился на гораздо более узком и в конечном итоге второстепенном вопросе «авторства». Все социальное в сагах он объяснял вкусами средневековой аудитории, которая желала видеть в текстах «историческую реальность». И в рамках такого произвольно суженного рассуждения Нордаль утверждал, что успех авторов саг как писателей зависел от того, насколько хорошо они умели писать в реалистической манере. Нордаль ни единого мига не сомневался, что авторы XIII века были способны на подобное, и даже не пробовал задуматься, какие выводы следуют из этих его взглядов:[260]