Исландия эпохи викингов - Джесси Л. Байок

В одном Нордаль прав: средневековое исландское общество и в самом деле отличалось необычайным социальным и культурным консерватизмом и устойчивостью к изменениям. Поскольку история и география избавили Исландию от таких социальных потрясений, как иностранные вторжения, религиозные войны и масштабные экономические и социальные кризисы, переход исландского общества от системы местных предводителей к системе с большим числом уровней социальной стратификации проходил весьма неспешно, и на всем протяжении исландской истории мы наблюдаем уникальный по своей стабильности социальный и культурный континуум.[262] С начала XI века остров постепенно делался менее маргинальным участником европейских культурных процессов и утрачивал свое прочное самостийное положение как части исключительно скандинавского мира, отсталого по сравнению с континентальной Европой. Период самых быстрых изменений пришелся на начало XIII века с эпохой политической нестабильности, длившейся с тридцатых по шестидесятые годы.[263] Но, несмотря на бурные события той эпохи, Исландия осталась целиком хуторской страной, и большая часть населения жила так же, как первопоселенцы, разбросанные тут и там по просторам острова, на своей земле, передаваемой от отца к сыну из поколения в поколение. В стране действовали те же самые законы, освященные традицией, в ней была та же культура и то же социальное устройство, и все это без потрясений пережило переход под власть Норвегии и продолжало существовать многие века после окончания эпохи народовластия.

Выдвинутые в прошлом теории не рассматривали саги как зеркало социальных процессов, протекавших в средневековой Исландии. Однако исландцы эпохи народовластия, особенно первых ее двух веков, когда культура была целиком устной, представляли собой нацию с высоким уровнем самосознания, достаточным, чтобы ввести у себя систему права, судов и иных институтов, которая существенно отличалась от систем, действовавших в странах, откуда первопоселенцы эмигрировали. И если мы признаем эти достижения исландской культуры, то мы обязаны признать также, что исландцы были способны и на другое, а именно породить — притом в условиях, исключающих использование письменности, — жанр и сопутствующую технику длинного рассказа, которая позволяла им упорядочивать и передавать из уст в уста и из поколения в поколение сведения о важных событиях местной истории, о собственной повседневной жизни и жизни общества. У саг нет ничего общего с современными им хрониками и историческими произведениями, какие писались в континентальной Европе на латыни. Последние современны сагам лишь с точки зрения абсолютной хронологии, типологически же саги расположены на другой стадии развития. Саги — это такие истории, в которых рассказывается о распрях, конских боях, спорах о совместном пользовании пастбищами, любви, приданом, хамстве и тому подобном. Саги — уникальное явление, совершенно автохтонное и только исландское, продукт долгой традиции устного рассказа, гибкая форма нарратива, которая была способна, как в дописьменные, так и в письменные времена, реагировать на события и обслуживать разнообразные нужды островного общества.[264]

Мелкие истории-эпизоды, из которых состоит сага, связаны в длинную цепь логикой распри, долга, поиска союзников и оказания помощи. Эти истории показывают нам, с самых разных точек зрения, как начинаются, чем заканчиваются и как разрешаются распри в средневековой Исландии. Внутри такого повествовательного контекста рассказчики саг умели вырабатывать способы представления персонажей и событий, а равно — экспериментировать с новыми идеями, импортируемыми из Европы. Рассказчики были вольны говорить о любых видах социальных взаимодействий, свойственных их культуре, — так в сагах появлялись рассказы о любви и ее последствиях, о том, как былая крепкая дружба начинает трещать по швам, о том, как возникает в обществе что-то новое и неведомое. Гибкость саги позволяла легко «переваривать» новое и чужеземное, в частности разнообразные понятия и социальные конструкты, связанные с христианством. Запись саг — их перенос из устного в письменный контекст — началась в конце XII века и превратилась в излюбленное исландское занятие, и хотя последние саги об исландцах записаны в середине XIV века, переписывание саг продолжалось вплоть до начала века XX. По мере того как новые — некогда чуждые, чужеземные — явления и понятия проникали в исландское общество, они тоже включались в саговый контекст, перерабатывались этой исключительно гибкой и творческой повествовательной техникой в новые нарративные элементы и тем самым обогащали сагу, которая, зародившись в дописьменную эпоху и долго просуществовав в качестве устного жанра, приобрела новую ипостась и стала жанром одновременно устным и письменным.

Аргументы, согласно которым саги не могут быть одновременно явлением устной культуры и высокой литературы, основаны на давно дискредитировавшей себя форме антропологического редукционизма (якобы носители бесписьменной культуры не способны порождать сложные и длинные устные повествования). В прошлые времена считалось, что введение письменности — технологий чтения и письма — представляло собой культурную катастрофу и меняло всю систему общества разом[265], но сегодня масса фактов об аналогичных процессах, имевших место в постколониальном мире, дает нам возможность своими глазами увидеть, как на деле идет процесс превращения чисто устной культуры в культуру также и письменную.[266] Впрочем, в некотором смысле эти сведения излишни — ведь у нас есть автохтонные исландские свидетельства, насколько быстро и успешно протекали усвоение письменности и адаптация к ней. В один прекрасный день меж 1140 и 1180 годами неизвестный нам исландец составил и записал на пергаменте древнеисландский текст, позднее получивший известность под названием «Первый грамматический трактат». Автор решает задачу адаптации латинского алфавита к фонологическим потребностям древнеисландского языка и делает это, «с тем чтобы сподручнее было писать и читать, как это теперь обычно и у нас в стране».[267]